Добро пожаловать в будущее - Виталий Вавикин

– А что дальше? – спрашивает Бирс. – Удалить своему мужу воспоминания об этой картине? Удалить воспоминания себе? – он пытается улыбнуться, но улыбка выходит кривой и натянутой. – Эти клиники по изменению воспоминаний не дают мне покоя, – признается Бирс.

Он рассказывает художнику о Розмари: как и почему она отказалась от своих воспоминаний. Рассказывает о Серджио, который после года совместной жизни с Розмари тоже отправился в клинику, чтобы стереть свои воспоминания. Художник слушает, продолжая рисовать.

– Ты ведь никогда не обращался в клинику за помощью? – спрашивает Бирс.

– Нет, – говорит художник, не поднимая глаз.

– Значит, Ханна не соврала, сказав, что там нет отпечатков твоего сознания. – Бирс пытается встретиться с художником взглядом, но взгляд художника сосредоточен на рисунке. – Я хочу сделать с тобой перенос сознаний, – говорит Бирс.

– Я думал, ты хочешь рисунок Эну и Адио.

– Я заплачу. – Бирс поднимается и говорит, что если у художника нет машины для переносов, то они могут отправиться в бар для свиданий, о котором ему рассказала Ханна.

Глава пятьдесят четвертая

Художник. Воспоминания художника. Они вторгаются в сознание Бирса, заполняют его. Жизнь художника. Сны художника. За последние дни переносов Бирс понял одно – чужим воспоминаниям нельзя противиться, нельзя противостоять им, отказываясь от одного и изучая другое. Воспоминания неподвластны и спонтанны. По ним можно лишь плыть, позволяя нести себя, словно реке, берега которой ты изучаешь. И берега эти будут похожи на внутренний мир человека, с которым происходит перенос. Это невозможно изменить. Есть шанс лишь попытаться увидеть на этих берегах то, что интересует тебя, проигнорировав остальное. И можно попытаться замедлить или ускорить свое путешествие. Но река все равно будет владеть тобой, нести тебя вперед…

Художнику снится, как он провожает домой незнакомую девушку. Она хочет, чтобы он взял ее за руку. Ее ребенок хочет, чтобы она взяла его за руку. Художник хочет девушку, но не хочет ребенка. Уже вечер, но вокруг людно. Художник, девушка и ее ребенок идут по мосту. Этакая надуманная счастливая семья. «В чем подвох?» – думает художник, останавливаясь возле дома, где живет девушка.

– Спасибо, что проводил, – говорит она, запрокидывая голову для поцелуя.

Художник целует ее взасос и думает о подвохе. Ребенок, пола которого он не знает, открывает дверь ключом, висящим на шее.

– Зайдешь? – спрашивает девушка.

– Не хочу спать! – кричит ребенок. – Не буду спать!

Художник смеется. Его единственный шанс переспать с девушкой тает…

– Я знаю, кто ты, – неожиданно говорит девушка. – Ты – Дюваль.

«Вот он, подвох, – думает художник. – Вот оно, безумие…»

Вспышка…

Художник встречается с Дювалем вечером и показывает ему свой новый рисунок.

– Это я в твоей шкуре, – говорит он.

– Вот это да, – говорит Дюваль. Он знает, что художник не гомосексуалист, но он не знает, зачем художник показывает ему весь этот бред. – У тебя что-то случилось? – спрашивает Дюваль.

– Нет, – говорит художник. – Я просто думаю, что всех нас могут заменить, всем нам могут стереть воспоминания и записать новые.

Он говорит о кибермертвецах, которых видел во снах, когда был ребенком. Дюваль хмурится и спрашивает, когда он в последний раз занимался сексом.

– Вчера, – говорит художник.

Дюваль матерится.

– Я имел в виду настоящий секс, – уточняет он.

– Тогда не помню, – художник улыбается.

– Тебе нужна баба, – говорит Дюваль.

– Мне нужен кобальт, – оживляется художник. – Если смешать его с масляными красками, то со временем он придаст им зеленоватый оттенок. Представляешь, картина, которую ты закончил, но она еще не закончена. Ей нужно время, чтобы дозреть. Она словно дорисовывает сама себя.

– Найдешь бабу – почувствуешь себя живым, – говорит Дюваль.

– Жизнь – это пространство, – цитирует Пикассо художник. – А пространство ограничено плоскостью картины.

– Пикассо, между прочим, был женат. – Дюваль пытается припомнить, сколько у Пикассо было жен и сколько детей, художник говорит, что лучшие свои картины Пикассо написал после того, как его друг совершил самоубийство.

– Кто грустен, тот искренен, – говорит художник. – Любительница абсента, слепые женщины, нищие, алкоголики и проститутки – вот кого рисовал Пикассо. Конвульсии, истерия, галлюцинации. Разорванные на части монстры. Воплощение агрессивно-эротических образов.

– Вот поэтому тебе и нужна баба, – говорит Дюваль. – Я знаю тех, кто будет приходить к тебе раз в неделю и не станет задавать вопросов. Они вообще не особенно любят разговаривать. Тебе понравится…

– Нет, – обрывает его художник.

– Почему нет? – не понимает Дюваль.

Художник молчит.

Рыжие волосы, маленькая грудь, карие глаза. Используя радиографию, все эти детали можно увидеть на многих его картинах. Они как наваждение. Он рисует их по ночам, а потом закрашивает полотна, превращая в нечто кубистическое или сюрреалистическое. Эта девушка, Ханна, живет под нелепыми формами фантазий художника. Ее лицо. Ее тело. Идеальные пропорции оригинала… Все скрыто под толстыми мазками или нагромождением спичечных коробков и вырезок из газет на полотнах, где когда-то художник запечатлел обрывки своей памяти.

– Отрежь себе мочку уха и отправь местной проститутке, обслуживавшей не только тебя, но и твоего друга, который уже и не друг тебе вовсе, – говорит художник.

Дюваль хмурится, рассказывает о сантериях внешнего города и о том, что в замке лорда Бондье никто не верит в вуду.

– Все относительно, – говорит Дюваль, но художник не слушает его.

Он думает о Брине, предлагавшей ему себя за портрет маслом, думает об искусстве, о замке лорда Бондье, о внешнем городе.

– Пожалуй, я нарисую Брину, – говорит художник.

Дюваль обижается, что художник меняет тему разговора.

– Я превращу мертвое мясо Брины в шедевр, – бормочет художник, глядя куда-то в пустоту. – Я отправлюсь в Мексику и наловлю достаточно самок кошенили, чтобы у меня не было нужды в кармине, который я буду использовать, чтобы передать неповторимость крови в ее жилах. Я буду ночи напролет собирать светло-коричневую жидкость, выпускаемую каракатицами в целях самозащиты, чтобы достоверно передать цвет дерьма в ее кишках…

Вспышка…

– Для голограммы на паспорт нельзя одеваться в белое, – говорит художник. Пожилая соседка недовольна. Она уходит, чтобы сменить одежду. Ее денег едва хватает, чтобы оплатить матрицу голограммы и чашку синтетического кофе, предложенного художником. Она расчесывает жидкие волосы и рассказывает о своей дочери по имени Кейла, работающей счетоводом на фабрике синтетических продуктов. Дочь недавно родила и теперь ищет мужа. Художник говорит, что обычно сначала выходят замуж, а уже потом рожают детей.

– Вот когда женишься, тогда поймешь, – говорит соседка.

И где-то здесь фоном мелькает Розмари, которая звонит и говорит, что бросила очередного мужа и теперь едет обратно. Назад.

– Куда назад? – спрашивает художник.

– Не будь сволочью, – говорит она и вешает трубку.

Соседка смотрит на телефон, качает головой и предлагает художнику встретиться с ее дочерью.

– С какой дочерью?

– Я только что говорила тебе о ней. Кейла. Счетовод. Помнишь? – соседка улыбается, допивает остывший синтетический кофе, уходит.

Художник один. Мольберт пялится на него своим чистым холстом. Нарисуй ему глаз. Нарисуй ему рот. Ты – бог. Ты можешь создать человека по своему образу и подобию. Но художник рисует далекое голубое небо. Рисует облака. Рисует птиц, давно вымерших на этой планете. Так, по крайней мере, думают в этом городе. Все живое вымерло. Остались мертвецы и кланы вуду, о которых рассказывает Дюваль. Но и этому скоро придет конец. Художник знает это, верит в это…

Вспышка…

Кейла. Художник встречается с ней больше месяца. Вернее, Кейла встречается с ним. Встречается по вечерам, один раз в неделю, когда мать соглашается посидеть с ее грудным ребенком.

– Да, да, да… – шепчет она.

Ее пальцы путаются в волосах художника. У нее излишек веса, но она говорит, что до родов была стройной. У нее большие глаза и густые волосы.

– Да, да, да…

На ней было надето белое нижнее белье в черный горошек. Она сказала художнику, что хочет кое-что показать ему вечером. Он думал, что это будет положительный тест на беременность, но это оказалось белое белье в черный горошек. Никакого тебе сюрприза.

– Да, да, да… – шепчет девушка-счетовод.

Перед сексом она говорит о работе, после секса – о детях. Она носит белые носки и колготки телесного цвета. Удиви меня. Юбка чуть ниже колен. Красная блузка. Удиви меня. Духи с цветочным запахом. Бледные румяна. Удиви меня.