УТЕС ДРАКОНА. Палеофантастика русской эмиграции - Фоменко Михаил

Вы говорите, что я совсем седой? Еще бы! Думаю, я поседел именно тогда, в эту первую ночь. Ведь я еще не знал, что лап у них нет, что, на мое счастье, — впрочем, какое же это счастье, если я теперь умираю, — природа дала им только четыре больших плавника, вроде ласт моржей или тюленей. Но его ласты я рассмотрел уже позже. А всю первую ночь напролет я дрожал, прижавшись к стене своей пещерки, напряженно ловя каждый звук, шедший снизу. Я так и не посмел подползти к обрыву, чтобы еще раз на него взглянуть. Конечно, мне и в голову не приходило думать о какой-нибудь защите или борьбе. Я чувствовал себя таким ничтожеством, такой тлей перед этим исполином. Чем мог я с ним бороться? Тут нужны пушки и снаряды…

Так продолжалось до самого рассвета. На восходе храп и плеск у подножья наконец стихли. Окружавшее меня зловоние стало рассеиваться. Я подождал, пока встревоженные птицы вернулись в свои гнезда, и уже тогда только рискнул подползти к краю выступа. Дракона нигде не было. Только саланги носились со щебетом около обоих гротов, и на зеркале моря расплывалось вширь пахучее маслянистое пятно. Оно наглядно доказывало, что все, виденное ночью, не кошмар и не бред.

Я чувствовал смертельную усталость. Наступила реакция. О еде я не мог и думать; мне только страшно хотелось пить. Но, чтобы утолить жажду, надо было спуститься на несколько метров ниже. А вдруг дракон не уплыл и лишь притаился где-нибудь в бухточке у скал, подкарауливая, когда я сойду с выступа? Может быть, он даже скрылся в пещеру к салангам, под самым моим утесом.

Но жажда становилась все мучительнее и, подождав еще немного и собравшись с духом, я начал осторожно сползать к моему колодцу, не сводя глаз с моря. Все кругом оставалось тихим и спокойным. Тогда я осмелел и, все еще готовый при первой тревоге спасаться в пещерку, спустился еще ниже, к устричным камням. Добыв несколько раковин, я поспешно вернулся наверх.

Весь этот день прошел у меня в тяжелом полусне. Я вздрагивал при каждом шорохе. Как только я пытался закрыть глаза, мне снова мерещилась мерзкая голова чудовища, его глаза, его удушливое зловоние. Я не думал тогда о том, каким образом мог уцелеть до наших дней в безднах этого туманного теплого моря потомок вымерших ящеров. Я только ждал, замирая от страха и отвращения, появится ли он снова вблизи утеса.

Бежать отсюда? Но куда? На другую сторону острова, обогнув вплавь рифы?.. А если он рыщет вокруг острова в поисках пищи? Мне вспомнились черные тела, виденные накануне вдали. Я принял их тогда за стаю дельфинов, шедших гуськом. Но разве не могли они быть извивами его длинного хвоста, когда он, опустив голову к воде, стремительно рассекает волны? Нет, все-таки в моей норе было безопаснее. Прошлая ночь показала, что чудовищу что-то мешает добраться по скалам до моего убежища. А для того, чтобы достать меня прямо из моря, не вылезая из воды, его змеиная шея в шесть-семь метров все же была недостаточно длинной, даже при самом высоком уровне прилива.

Наконец наступила ночь, ясная и тихая. Превозмогая страх и отвращение, я решил на этот раз как можно лучше рассмотреть дракона, если он снова появится. Чтобы не раздражать его, я бросил у края обрыва охапку водорослей с моего ложа и лег, укрывшись за нею.

Ждать мне пришлось очень долго. Лунный серп уже начал склоняться к горизонту, когда я заметил на море черное пятно. Оно быстро росло. Вот над поверхностью показался лоб чудовища, увенчанный зубчатым гребнем, глаза и дыры вывернутых ноздрей. Далеко сзади высокими извивами тянулся могучий хвост. Рассекая волны, дракон оставлял по ним два расходящихся вала, точно несущийся в атаку миноносец.

На этот раз он был не один. Через несколько секунд рядом с ним вынырнула вторая, меньшая голова, лишенная гребня. Я подумал, что это, вероятно, его самка. Приплыв в бухту, дракон замедлил ход и высоко поднял косматую голову, озираясь вокруг. Затем он быстро повернул и <по>-плыл прямо на меня. Самка шла за ним. Через минуту меня снова окутало нестерпимое зловоние, распространяемое чудовищами. Драконы подошли вплотную к подножью утеса.

Стиснув зубы, собрав всю мою волю, я продолжал наблюдать. Они были теперь совсем близко. Я видел их отлично. Первый, с гривой и гребнем, имел никак не меньше тридцати метров в длину; второй несколько уступал ему размерами. Когда они подняли головы, показавшиеся небольшими по сравнению с их общей величиной, я увидел, что шея, расширяясь книзу, переходит у них в веретенообразное, сплющенное сверху туловище, оканчивающееся длинным хвостом, занимавшим чуть ли не половину всей длины чудовищ. Самое туловище имело у самца не меньше пяти метров в поперечнике, как у хорошей шхуны. Весь он был покрыт не то костяной чешуей, не то мокро блестевшей щетиной. При неверном свете месяца я не мог определить окраску. Могу только сказать, что на спине она была темнее, чем снизу, и что по коже шли темные пятна, образуя мраморные разводы.

Подплыв к утесу, первый дракон вытянул шею во всю длину, не достав до меня всего несколько метров, и начал, тяжело сопя и раздувая ноздри, обнюхивать воздух. Затем он прильнул грудью к скале, и я видел, как из воды показался огромный плавник, которым он старался опереться о камень. Самка, отойдя немного в сторону, последовала его примеру. Теперь уже не одна, а две головы с двумя парами отвратительных глаз жадно тянулись к моему выступу. То подымаясь, то снова срываясь со скользких камней, злясь, визжа и раздувая свои змеиные шеи, они старались дотянуться до меня, вздымая среди прибрежных скал высокие волны.

Но через некоторое время они поняли, по-видимому, бесполезность своих попыток. Отплыв от берега, драконы стали бороздить бухточку, то ныряя — должно быть, за рыбой, — то снова показываясь на поверхности в пенистых водоворотах. Несмотря на все мое отвращение, я не мог не залюбоваться мощной ловкостью, быстротой и змеиной грацией их движений.

Я уже подумал, что они забыли обо мне. И все же, не прошло и четверти часа, как косматая голова снова высунулась рядом с моим утесом и, подозрительно обнюхав воздух, опять скрылась. Так повторилось несколько раз. Наконец, измученный бессонницей и уверившись, что пока что я в безопасности, я не выдержал, уполз в пещерку и задремал, надеясь, что с наступлением дня драконы, как и накануне, уйдут из бухты.

Когда я проснулся, было уже около полудня, но и море, и островок укутались в плотный туман, мешавший видеть дальше, чем на несколько шагав. Я долго и чутко прислушивался: все было тихо. Я не чувствовал характерного зловония. Птицы надо мной тоже не проявляли беспокойства. Тогда я осторожно слез к трещине с водой и, напившись, стал спускаться к морю за устрицами.

Вдруг где-то рядом из молочного тумана послышался знакомый храп. С проворством обезьяны, спасающейся от тигра, я полез вверх по скале к моему убежищу. Храп раздался снова, повторяясь все ближе, то слева, то справа. Притаившееся чудовище учуяло меня и нюхом искало в тумане. Обливаясь холодным потом, я лез выше и выше, впиваясь пальцами рук и ног в трещины камня. Еще четыре, три, два метра… Тут моя нога скользнула по отсыревшей скале, я оступился и повис, уцепившись за выступ руками.

В тот же миг молниеносная, безумная боль резнула мою правую ногу. Я услышал, как лязгнули тяжелые челюсти гадины от страшного удара мордой о скалу. Дракон дико заверещал. Послышался всплеск воды. Моя нога сразу же стала будто свинцовой. Не знаю, каким чудом мне удалось тогда удержаться на руках и как, почти теряя сознание от невыносимой боли, я дополз в пещерку…

Переведя дух, я взглянул на ногу: вместо ступни торчала бесформенная култышка, из которой широким ручьем хлестала кровь. Среди клочьев мускулов и связок белел осколок кости, точно перекушенный щипцами. Последним усилием воли я схватил пучок полувысохших кожистых водорослей и, свив из них жгут, изо всех сил перетянул им ногу под коленом. Затем все поплыло передо мной и я потерял сознание… В себя я пришел только здесь, в больнице…»