Шторм. Отмеченный Судьбой (СИ) - Екатерина Беспалова

шёл. Боль глушила всё: слова, образы, мысли. Грань между реальностью и сознанием стёрлась, растворилась. Где заканчивался он, а где начиналась фантомная область воображения? Как же больно, мать его!

– Я знаю, что больно, Шторм. Держись!

Мужской голос пробился через стены Ада. Значит, мысли всё же получали звуковую оболочку… Или нет? Темнота в глазах становилась вязкой, липкой, ощутимой. Так вот как наступает конец? Ни яркого света, ни хлопанья крыльев ангелов, ни хвостов рогатых – ничего. Только нестерпимая боль: её, своя…

И вдруг стало страшно. Страшно уходить вот так. Пусть заслужил – пусть! Но она должна знать, что он раскаялся, должна услышать.

– Ка… Ка…

Она должна услышать!

– Прости меня! – громким криком сорвались слова с губ, забирая последние силы.

– Что случилось? Что…

Соколовская, вырвавшаяся из хватки Халиева, подбежала к Терехову и застыла с широко раскрытыми глазами.

– Прости меня!

Последнее, что она услышала от него – сквозь боль, сквозь слёзы, сквозь борьбу… Прости меня… Всего два слова, но то, сколько вложил в них, заставило душу сжаться до размеров атома. Дыхание оборвалось, словно от удара в солнечное сплетение.

– Чтоб ты никогда не вернулся оттуда, слышишь? Никогда! НИКОГДА!

Собственные слова звучали в ушах, как смертный приговор. Это она убила его. Она… И за что? За то, о чём всегда мечтала?..

– Прости меня… – прошептала Катя, чувствуя, как по щекам катятся горячие слёзы, а земля медленно уходит из-под ног.

– Шторм! – выкрикнул Терехов, увидев, как обмякло тело младшего сержанта. – Шторм! Шторм!!!

Однако он не двигался. Пальцы мужчины крепко сжали грязную ткань футболки:

– Держись, чёрт тебя дери! Ты же всегда шёл против системы! Борись за жизнь, сука! БОРИСЬ!!!

ЧАСТЬ II. «ДВА ПУТИ – ОДНА ЖИЗНЬ»

ЧАСТЬ II. «ДВА ПУТИ – ОДНА ЖИЗНЬ»

Нельзя уйти от своей судьбы — другими словами, нельзя уйти от неизбежных последствий своих собственных действий…

Ф. Энгельс

Глава 2.1. Живой…

Глава 2.1. Живой…

Октябрь, 1998 год

Родной город встречал проливным дождём. Над землёй грузно висели синие тучи. Порывистый ветер время от времени пытался сдвинуть их с места, но безуспешно. Крупные капли стучали по стеклу, быстро сползая по прозрачной поверхности и исчезая где-то внизу под вагоном. Всё казалось бледным, серым и угрюмым.

Как там говорил великий русский классик: «Осенняя пора – очей очарованье?»[1] Катя печально улыбнулась, мрачно глядя в окно. Жаль, что нельзя было остаться во Владимире навсегда, хотя расстояние – особенно такое незначительное – для него не будет преградой. Улыбку как рукой сняло. Последний месяц Стас просто как с цепи сорвался. Звонки, сообщения, встречи – он не оставлял её в покое нигде: ни в реальном мире, ни в виртуальном. И сколько бы ни говорила, что между ними всё кончено, парень словно ставил блок на слова, пропуская лишь то, что хотел слышать.

После её возвращения из Чечни он пытался быть заботливым, как в добрые школьные времена, однако, когда понял, что отношения сходят на «нет», отступился. Возможно, сказалась потеря брата – они ведь были лучшими друзьями – а возможно, причина крылась в чём-то другом, но на душе стало легко. И вот теперь в её мир снова вторгались. Зачем? Катя закрыла глаза, коснувшись лбом холодного стекла вагона. Электричка медленно приближалась к конечной.

Москва… Огромный город, оживлённый мегаполис, давил на неё как четыре стены маленькой душной комнаты. Пребывание в нём опустошало, то и дело напоминая о прошлом. Да, он заставлял страдать, травил при любом удобном случае как бездомного щенка, бросал в спину насмешки, однако был жив. А теперь… Память снова вернула к весенним событиям.

Прости меня… Они должны были сказать это друг другу до того, как всё случилось, но вместо разговора она плюнула ему в лицо, не дав шанса объясниться.

– Чечня станет искуплением. Такие, как он, нигде не пропадут, а если всё же не выживет, значит, туда ему и дорога; значит, справедливость есть на свете.

Катя медленно моргнула. Справедливость… А что такое справедливость? Такая же высокопарная ерунда, как честь, долг и всё остальное, чем засоряют голову с малолетства, ни черта не зная о них. Но он знал. Он знал и верил, и сделал всё, чтобы отстоять свои убеждения, чтобы спасти её жизнь…

– Мы прибываем на конечную станцию. Просьба быть внимательными и не забывать свои вещи.

Приятный женский голос повторял уже заученную за последние месяцы речь, сообщая, что электричка дальше не идёт. Катя взяла рюкзак с лавки напротив и приготовилась выходить. Она почти добралась до дверей, когда в кармане раздался рингтон мобильного. Достав телефон, девушка посмотрела на экран. Чёрт!

– Привет, Стас.

– Почему ты не сообщила, что приедешь днём?

– Я…

– Не столкнись с твоей мамой на лестничной клетке, так бы и пребывал в неведении, – продолжал отчитывать её Ерёменко. – Ты видела, какая погода за окном?

По инерции, сквозь раскрытые двери, Соколовская посмотрела на улицу: дождь почти закончился, но вместо него с неба сыпалась неприятная морось. Порывы ветра увеличились, норовя унести зонтики успевших выйти из вагона пассажиров.

– Я вызову такси. Слава Богу, сейчас с этим проблем нет.

– Не надо никого вызывать. Я уже на Курском. Ты же туда приезжаешь? Буду ждать тебя у главного входа. До встречи.

На этом разговор был закончен. Катя убрала мобильный в карман и, накинув капюшон, вышла на осенний холод. Промозглая погода и сырость тут же заявили свои права. Ветер пробирал до костей. Закинув рюкзак на плечи, она обняла себя руками и ускорила шаг. Может, оно к лучшему, что Стас приехал встречать? В конце концов, совместная поездка ни к чему не обязывала. Да и не она попросила о встрече, он сам изъявил желание.

Успокоив себя, Катя вошла в здание вокзала. Стараясь не затеряться среди вновь прибывших, она уверенно двигалась к главному входу, ища в толпе знакомое лицо. Стас, как и обещал, ждал в условленном месте. Не узнать его было трудно: тёмные классические брюки, идеально вычищенные ботинки, синий джемпер и кожаная куртка от Giorgio Armani. Даже не знай его, Катя всё равно выделила бы парня из толпы. Он однозначно не вписывался в общую картину мокрых, уставших и одетых по-простому людей.

Поняв,