Сочинения (Том 3) - Сергей Соловьев

Под следующим 1097 годом встречаем вставочный рассказ об ослеплении Василька.

Нашли, что слог этого рассказа явственно отличается от слога целой летописи, в которой не замечается выражений, подобных следующему, например: "Боняк же разделился на три полкы, и сбиша угры аки в мячь, яко и сокол сбивает галице"; заметили, что подобные выражения просятся в Слово о полку Игореву; но они просятся не в это сочинение, а в Волынскую летопись, которая именно отличается подобным слогом и которой первая часть, до смерти Романа Великого, не дошла до нас, кроме этого отрывка об ослеплении Василька; это происшествие собственно волынское, имевшее важное влияние преимущественно на судьбы Волыни, и потому долженствовавшее быть в подробности описано там же; летописец, составлявший свою летопись в Киеве, не мог написать: "И по ту ночь ведоша и Белгороду, иже град мал у Киева яко 10 верст в дале". Автор сказания является сам действующим лицом в рассказе, открывает свое имя, приводя слова князя Давыда Игоревича, который называет его тезкою князя Василька. Вставка этого места из Волынской летописи явственна еще потому, что после него опять повторяются прежние известия по порядку годов, из летописи, в которую вставлен упомянутый рассказ о Васильке.

Под 1106 годом читаем: "Преставися Ян, старець добрый, жив лет 90, в старосте мастите; жив по закону божью, не хужий бе первых праведник, от него же и аз многа словеса слышах, еже и вписах в летописаньи сем от него же слышах". Наконец после 1110 года встречаем следующую приписку: "Игумен Селивестр святаго Михаила написал книгы си летописець, надеяся от бога милость прияти, при князе Володимери, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игуменящю у святаго Михаила, в 6624, индикта 9 лета; а иже чтеть книгы сия, то буди ми в молитвах". Таким образом, в начале XII века мы встречаем ясное свидетельство об известном Сильвестре Выдубецком, который говорит о себе, что он написал летописец. Возраст этого Сильвестра нисколько не препятствовал бы признать его первым составителем начальной Киевской летописи, относить к нему известие под 1064 годом; будучи ребенком, лет 7, он мог ходить смотреть урода, вытащенного рыбаками, и случай этот мог сохраниться живо в его памяти. Но есть предание, которое приписывает составление древней Киевской летописи иноку Киево-Печерского монастыря, преподобному Нестору; в пользу этого предания свидетельствует самая приписка Сильвестрова, ибо на ее основании гораздо естественнее было бы объявить Сильвестра летописцем, а не предполагать другого, Нестора; известие под 1064 годом может относиться столько же и к Нестору, сколько к Сильвестру; но зато места, встреченные нами в рассказе о Печерском монастыре, о кончине Феодосия, об открытии мощей его, о нападении половцев на монастырь прямо свидетельствуют о летописце-иноке Киево-Печерского монастыря. Для соглашения известий о Несторе летописце с свидетельством Сильвестра, написавшего в 1116 году летописец, предполагают, что Сильвестр был переписчиком или продолжателем Несторовой летописи. В 1116 году Сильвестр мог переписать летопись, оконченную в 1110 году, и продолжать записывание событий дальнейших годов. Но относительно Нестора являются новые возражения: указывают на поразительные разноречия, какие находятся между Несторовым сказанием об убиении Бориса и Глеба и известиями, помещенными в летописи, на разноречия, какие находятся между Несторовым житием св. Феодосия и теми известиями о св. Феодосии и об авторе жития его, какие находятся в летописи. Так как без крайних натяжек нет возможности согласить эти разноречия, то, по мнению некоторых исследователей, должно принять, что или Несторова летопись подверглась большим изменениям и дополнениям или что не Нестор, а другой кто-либо составлял дошедшую до нас первую летопись. Но для нас нет еще решительных доказательств, которые могли бы заставить предпочесть второе положение первому. Для нас важно то, что со второй половины XI века в Киеве мы замечаем ясные признаки летописца - очевидца событий, что еще прежде открываем следы новгородского летописца, что в конце XI века открываем известия, обличающие волынского летописца, что дошедшие до нас списки начальной летописи представляют сборники, составленные из Киевской, Новгородской и Волынской летописей, что, по свидетельству владимирского епископа Симона в послании его к монаху Поликарпу, существовал еще старый летописец Ростовский, в котором можно было найти имена всех епископов, поставленных из монахов киевопечерских; что древнейшие списки начальной летописи представляют летопись сокращенную, пополнения которой должно искать в известиях, содержащихся в позднейших списках, например в Никоновском и других; известия эти не могут подлежать никакому сомнению, не выдуманы позднейшими составителями летописи; выражения вроде таких:

"это известие Никоновского списка выдумано, потому что его нет в харатейном Несторе", не имеют более смысла в науке; тот же самый вывод должно распространить и на известия, находимые в Татищевском своде летописей, ибо против их достоверности употребляли то же самое возражение: выдумано, потому что этого нет в древнейших списках.

После приписки Сильвестра и древнейшие списки более или менее расходятся друг с другом в подробностях. Все они содержат в себе летопись общую всероссийскую, или, лучше сказать, княжескую, летопись, ибо главное, почти исключительное содержание ее составляют отношения Рюрикова княжеского рода; но и в летописи XII и начала XIII века, как в рассмотренной летописи XI века, в некоторых известиях легко заметить, что они принадлежат то киевскому, то черниговскому, то полоцкому, то суздальскому летописцу; в конце же XII века известия киевского летописца явственно прекращаются, и у нас остаются две летописи: одна, явно написанная на Волыни, а другая на севере, в Суздальской земле; впрочем, еще прежде, с явственного отделения Северной Руси от Южной, с княжения Всеволода III, замечаем и явственное, так сказать сплошное отделение северной летописи от южной. Приведем несколько мест из летописи событий XII века, в которых опять видим ясные признаки летописца-очевидца, современника событий, или признаки местных летописей. Под 1114 годом в Ипатьевском списке читаем: "В се же лето Мстислав заложи Новгород болии перваго. В се же лето заложена бысть Ладога камением на приспе, Павлом посадником, при князе Мстиславе. Пришедшю ми в Ладогу, поведаша ми ладожане: яко сде есть, егда будет туча велика, и находять дети наши глазкы стеклянныи, и малые и великыи, провертаны, а другие подле Волхов беруть, еже выполоскываеть вода, от них же взях более ста; суть же различни. Сему же ми ся дивляшю, рекоша ми: се не дивно; и еще мужи старии ходили за Югру и за Самоядь, яко видивше сами на полунощных странах, спаде туча и в той тучи спаде веверица млада, акы топерво рожена, и възрастши и расходится по земле, и пакы бывает другая туча, и испадают оленци мали в ней, и възрастають и расходятся по земли. Сему же ми есть послух посадник Павел ладожскый и все ладожане". Здесь ясно, что летописец был современник построения каменной крепости в Ладоге, ибо имел разговор с посадником Павлом, ее построившим; но откуда родом был этот летописец, где писал, из какой летописи это известие занесено в Ипатьевский список - этого решить нельзя; заметим, что в Новгородской летописи заложение Ладожской крепости помещено двумя годами позднее, чем в Ипатьевском списке. Под 1151 годом: "И рече (Изяслав Мстиславич) слово то, ако же и переже слышахом: не идеть место к голове, но голова к месту". Очевиден современник событий и человек, имевший случай разговаривать с князем. Под 1161 годом: "Бысть брань крепка... и тако страшно бе зрети яко второму пришествию быти". Под 1171 годом: "На утрья же в субботу поидохом с Володимиром из Вышегорода". Под 1187 годом: "И на ту осень бысть зима зла велми, тако иже в нашю память не бывало николи же". Под 1199 годом в рассказе о построении стены у Выдубецкого монастыря: "В тое же время благоволи бог... и вдохнув мысль благу во богоприятное сердце великому князю Рюрикову... тъ же с радостию приим, акы благый раб верный, потащася немедленно сугубити делом... Но о Христе державно милосердуя о всех, по обычаю ти благому, и нашея грубости писание приими, акы дар словесен на похваление добродетелий". Здесь очевиден и современник события и монах Выдубецкого монастыря; но нельзя решить, принадлежит ли ему и записывание предыдущих событий или рассказ о построении стены составляет отдельный памятник и вставлен в летопись как замечательное риторическое произведение. Есть известие, из которого можно вывести отрицательно, что летописец не принадлежал к братии Киево-Печерского монастыря: в Лаврентьевском списке под 1128: "Преяша церковь Димитрия нечеряне, и нарекоша ю Петра, с грехом великим и неправо".

Разность летописцев - одного черниговского, а другого киевского или по крайней мере принадлежащего к стороне Мономаховичей, видна в рассказе об изгнании Ольговичей из Киева и вступлении туда Изяслава Мстиславича под 1146 годом в Ипатьевском списке: сначала намерение изгнать Ольговича называется постоянно советом злым, вложенным от дьявола, а потом говорится о том же самом событии, т.