Не/много магии - Александра Давыдова

Женя выдраила пол и стены до блеска. Ей привезли новые стеллажи из отполированного желтого дерева с разноцветной стеклянной посудой, пузатые шкатулки для приправ и пряностей, связки душистых трав и аквариум с нежно-сиреневыми рыбками. Ни пылинки, ни паутинки — кухня стала теплой и радостной. Незаметные перестановки — чуть-чуть сдвинуть мойку, немного сместить полки… И уже никто не догадается, что тут была когда-то дверь в кладовку.

Дом наполнился голосами и смехом. Андрей всегда был душой компании, и когда он сидел дома, люди поневоле тянулись сюда следом за ним. Сидели на ступенях крыльца, пили чай и горячий глинтвейн, травили байки, глазели на чужое небо. Правда, все чаще хмурились… Но раз в селение вернулся глава экспедиции, все беды поправимы, не так ли?

Женя — впервые с тех пор, как вернулся муж — заперлась в кладовой, услышав обрывки разговора на крыльце. Прислонилась лбом к ледяному экрану. Закрыла глаза. Шепнула для верности: «Слушай… Они про тебя говорят».

— …Должно быть, еще один приполз. Или народился поблизости.

— Где он мог родиться? Мы в лепешку расшиблись, но срезали эти провода, про которые нам говорили. Разобрали стену святилища. Вычерпали воду из каменных зеркал…

— Значит, приспособился. Пришел по сотовой сети. Научился прятаться в лесу. В кустах. В домах. Объявим облаву, чего гадать.

— Ты уверен?

— Зуб даю, — Андрей улыбнулся щербатым ртом. Обколотые во время драки зубы крошились и гнили. Слишком влажный здесь климат. Грибков, бактерий и плесени — видимо-невидимо. — Да ты поспрашивай местных. Почему вдруг в школе сократили число уроков? Зачем добавили в программу фольклор, который и так известен каждому с пеленок?

— Так зачем?

— А затем. Приглядись. Они все чешутся. Кашляют кровью. Обрастают полипами. Меняются. Что нам говорит главная местная легенда?…

«Мы меняемся, значит — рядом чудовище. Если ты утром не узнал себя в зеркале, пора уносить ноги, — Женя открыла глаза. — Но мы будем жить, как прежде. Никто ничего не узнает».

— Раньше их звали жрецы — и умели с ними управляться. А теперь чудище позвал кто-то неопытный. Долго раскачивается. Нужно проверить всех наших. Выключить все компьютеры, отобрать смартфоны. Чтобы не пробралось в тыл. Справишься?

На следующий день выпал снег. Он падал крупными, грязно-белыми мокрыми хлопьями и почти сразу примерзал к земле. Детишки выламывали из наста блестящие неровные куски, били их на мелкие ледяные осколки о стволы деревьев и углы домов, восторженно визжали. Снег был здесь нечастым гостем.

— Слава? — Андрей подошел к сыну, положил ему руку на плечо. Тот стоял на одном месте уже около часа, нахохлившись, как больная птица, и с плохо скрываемой завистью наблюдал за играющими детьми. — Что с тобой? Почему ты не с ними?

— Я… — Мстислав шмыгнул носом. Молча уставился в другую сторону.

— Эй, я знаю, что ты молчун. Но сейчас я вижу — тебе плохо. Давай поговорим, как мужчина с мужчиной? Как отец с сыном, а?

Как отец с сыном, да. Слава не спал уже четвертый день. Сон не шел к нему, несмотря на таблетки обезболивающего, украденные из аптечки, несмотря на ружье в углу комнаты, несмотря на оберег под подушкой. Казалось, что его медленно сжигают — изнутри и снаружи. Под ложечкой будто скребли заточенной ложкой, он сгибался пополам от приступов тошноты и тайком блевал в ванной. Глаза слезились, ноздри разъедало от собственных соплей — вот смеху-то! — а на пальцы было страшно смотреть. Утром он попытался взять в руку вилку — и не смог. В зеркало он не глядел принципиально.

— Сынок?

— Я рассыпаюсь, — Слава вытолкнул это из себя сквозь сжатые зубы, чувствуя себя одновременно предателем и спасителем. Стянул правую рукавичку и протянул ладонь вперед. Почти уперся ею в грудь Андрея.

Тот со свистом втянул воздух.

— Я знаю, где он, — Слава уже выпустил боль на свободу и не мог остановиться, не завершив дело до конца. — В коморке. За кухней.

Женя бросилась на мужа, когда он уже протискивался в маленькую дверь, накинулась со спины, повисла и стала грызть. Ей не хватало сил и остроты зубов, чтобы прокусить куртку из толстого материала, но она раз за разом тыкалась лицом ему в плечо, всхлипывала и выла.

Конечно. Можно было стоять на пороге и молча смотреть, как муж совершает очередной подвиг. Если подвигом можно назвать избиение раненой, беспомощной твари. Сейчас не то что три года тому назад. Болота осушены, святилища разобраны, заклятья разорваны, и сила растеклась по холодному полу и по чужим снам. Одного выстрела или даже удара хватит. Разбить ноутбук — и Он не выберется наружу.

Можно было визжать, ужасаться, падать в обморок. Грешить на строителей дома, на наведенный морок, на сонное зелье. Мол, ничего не знала, и знать не хочу.

Можно было жить, как прежде. Женой героя. Обманщицей героя.

Только не захотелось — на секунду. И этой секунды хватило.

С потолка посыпалась штукатурка. Щелкнули и один за другим отлетели прочь три новых блестящих замка с ма-а-а-аленькой дверцы. Чудовище выбиралось на свободу. Брызнули в разные стороны маленькие блестящие клавиши. Монитор развернулся белесым цветком, потянулся следом за бугристой тушей — длинными липкими нитями.

— Бл-бл-бл-бл-бл… — захрипело в зубастой пасти. Со звоном рухнул новенький стеллаж со стеклянной посудой. Змей силился подняться, скреб зелеными когтями по каменному полу, пытался стать выше, чтобы грудью пойти на врага. Но это был не сон. Не ЕЁ сон. Когти только зря высекали искры из плит, гниющее израненное брюхо дрожало. Хвост… хвоста он не чувствовал уже давно. Новая сеть не поддерживала его. Не кормила. Биться между менгирами он привык, а об вышки сотовой связи вечно обдирал чешую. Не смог приспособиться. И потому был очень зол.

Андрей крутанулся в сторону, пытаясь сбросить жену, и врезался в окно. В новый проем, недавно расширенный, в разноцветное витражное стекло.

Слава, которого, как обычно, никто не замечал, на четвереньках подполз к чудовищу и, когда змей на мгновение замер, посмотрел ему в глаза. Мутные, серо-водянистые, с мелко трепетавшим прозрачным веком. А потом раздались выстрелы, и через мгновение огонь внутри мальчика угас.

О таких подвигах не слагают песен, и местные потом долго обходили белых стороной, и детей учили — прикрывать глаза ладонью. Чтобы трусость не пробралась внутрь. Даже здоровый на больного — это слишком, а уж пятеро мужиков с ружьями там, где хватило бы одной пули…

У Андрея, когда он поднимется с земли и отряхнет грязную одежду, еще будет будущее. Он напьется, как сапожник, проломит кулаком стену, будет орать и рыдать в фиолетовое небо. Черед неделю — а может, месяц — успокоится, уволится, уйдет прочь, и от селения к селенью станет охотиться на ночные страхи и последних чудовищ, потерявших древнюю привычную сеть, ныне затаившихся по оврагам и пролескам.