Преисподняя - Владимир Гоник

После рапорта армейские начальники мордовали его, пугали дисциплинарным батальоном, но отпустили, отпустили, в конце концов, уволили в запас с характеристикой - краше в гроб кладут.

И вот она, свобода: свободен, свободен, свободен, наконец! Но куда деться, куда податься, если твоя профессия - убийца, если только и умеешь, что стрелять, драться, орудовать ножом, если другому тебя не научили - на что ты годен в этой жизни?

Першин пошел грузчиком в мебельный магазин, не Бог весть что для боевого офицера, но работа без дураков: погрузил, получил... Генерал отказал ему от дома, Першин так и остался для них посторонним. Чужак, чужак! - и не просто чужак, вражеский лазутчик, который проник в их стан.

Как они ненавидели его! Он отринул их стаю, отверг их веру, обратил в свою их дочь, плоть от плоти - отбил от стаи, увел.

Теперь они не ездили в Бор, не бывали на генеральской даче, не получали генеральские заказы, не ездили на генеральских машинах. Терпеливо и кротко несла его жена свой крест и ни словом, ни взглядом не упрекнула его никогда, не жаловалась, что живет не так, как ей подобает и как могла бы.

Однажды его вызвали в военкомат. Майор, начальник отделения, долго разглядывал военный билет и учетную карточку и не выдержал, развел в недоумении руками:

- Ничего не понимаю: десантник, капитан, боевой офицер, наград полно и грузчик в магазине!

- Мне семью кормить надо, - хмуро ответил Першин.

- Другой работы не нашлось?

- Нормальная работа. Я, по крайней мере, не дармоед.

- А кто дармоед? - недобро прищурился начальник отделения.

- Слушай, майор, не заводи меня. Я знаю кто. И ты знаешь.

- И кто же? Советую думать. Думай о последствиях, капитан, думай, понял? Ну давай, говори... Кто дармоед? Ну?!

- Не понукай, не запряг. И не стращай меня, я все видел. Такие, как ты, на войне дерьмом от страха исходили. У нас генералов - пруд пруди, во всем мире столько нет. А уж полковников...

- Так, понятно, - кивнул майор. - Все, капитан. Тебе это не сойдет.

- Разжалуете? - улыбнулся Першин. - Дальше грузчика не пошлете.

Первое время они жили в двухкомнатной квартире с родителями Андрея. Позже Першин купил однокомнатную квартиру, и они жили в ней сначала вдвоем, после рождения дочери втроем, а теперь, с тех пор, как родилась вторая дочь - вчетвером.

Лиза работала врачом, вела дом, растила детей, и это было все, что Андрей мог ей предложить. Она не роптала, однако в глубине души он чувствовал себя виноватым: поступи он так, как хотел генерал - по здравому смыслу и житейскому благоразумию и как поступили бы все их знакомые, отнюдь не плохие люди, жизнь, вероятно, была бы другой.

К тридцати годам Першин по-прежнему работал грузчиком в мебельном магазине, по вечерам учился на экономическом факультете.

На работе ему приходилось несладко. Он дал себе слово ни во что не встревать, пока не закончит институт, надо было кормить семью, но удерживался с трудом, чтобы не вспылить: первичная организация коммунистов существовала в магазине как ни в чем ни бывало.

Это был какой-то нелепый заповедник, бред, несуразица, дурдом: в магазине по-прежнему выходила стенная газета "За коммунистическую торговлю", регулярно проводились партийные собрания, а партийное бюро решало, кому дать премию, путевку и объявить благодарность, а кому срезать заработок или вовсе уволить. Между тем в магазине процветало воровство.

Воровали все - директор, заместитель и товаровед, она же секретарь первичной организации коммунистов. Мебель пускали налево по тройной цене, желающих купить было хоть отбавляй, и могло статься, партийное бюро решало куда и по какой цене сбыть товар.

Картина была привычная для страны: на собраниях секретарь бюро распиналась о высоких коммунистических идеалах, выскочив за дверь, бешено сновала, устраивая дела. Сбыт был налажен отменно: переплату не брали лишь с высокого начальства, которое при случае могло прикрыть. При магазине кормились всякие инспекции, в том числе и пожарная, кормились районные власти, милиция и многочисленные чиновники. Мебель поставляли смежникам из мясных и винных магазинов, разнообразных торговых баз, управлений, аптек и прочих необходимых и полезных мест.

В магазине, как в лаборатории, поставившей опыт, была очевидна суть этой партии и этого режима: лицемерие. Да, это была настоящая модель страны, где на каждом шагу высокопарно провозглашали чистоту идей и при этом беззастенчиво воровали, лгали и пользовались. Как все нахлебники, они то и дело клялись именем народа, объявляя себя его защитником, но презирали его, как рабочий скот.

Собирая отряд, Першин не рассказывал Лизе подробности, сказал лишь о ночных дежурствах, но она поняла, что он скрывает правду: какие дежурства у грузчика мебельного магазина?

...чай оказался несладким, Першин удивился, Лиза кротко улыбнулась в ответ.

- Нам не дали талонов на сахар, - сказала она, а он не поверил:

- Не дали? А ты ходила?

- Ходила. Мы не прошли собеседование, - она улыбнулась так, словно знает занятный анекдот, но предпочитает молчать.

- Что за чушь? Какое собеседование? - непонимающе уставился на нее Першин.

- Чтобы получить талоны на сахар, надо пройти собеседование в домкоме.

- Бред! Какой домком?! - недоумевал Першин.

- Домовой комитет. Они всех проверяют на верность. Враги сахар не получат.

Он недоверчиво поморгал, не смеется ли она, но понял, что это правда, и захохотал. Дочки растерянно глазели на него, они редко видели отца веселым, но он смеялся от души, и они сами охотно развеселились, хотя не понимали причины веселья.

- Смейся, смейся - улыбалась жена. - Попьешь пустой чай, будет не до смеха.

- Не могу, не могу!.. - мотал головой Першин, всхлипывая и сморкаясь. - А маршировать строем не надо?!

Успокоившись, он ссадил дочерей с колен и поднялся:

- Пойду на собеседование, - объявил он жене и увидел в ее лице озабоченность.

- Ты там не очень, не разоряйся, - предостерегла она, а он не мог удержаться, и пока он спускался в лифте, на его лице блуждала улыбка.

В подвале было полно людей, под низким потолком висел сдавленный гомон, все дожидались очереди: людей по одному вызывали за обитую старой жестью дверь, где заседала тройка.

Першин, не раздумывая, распахнул дверь настежь и оставил открытой, чтобы все слышали и могли видеть. За дверью Андрей обнаружил трех стариков, которые сидели под портретом Ленина за столом, покрытым красным сукном. Сукно было сильно побито молью и потерто изрядно, Першин почувствовал запах нафталина, видно, сукно долго хранили в шкафу или в сундуке.

Посреди комнаты с ноги на ногу переминалась женщина, которая проходила собеседование и, вероятно, ломала голову над ответом. За маленьким столиком в стороне сидела морщинистая старушка-секретарь в красной косынке, повязанной революционным узлом на затылке и писала в толстой амбарной книге, вела протокол.

- Это вы домком? - громогласно спросил с порога Першин, и гомон за дверью стих, все уставились в спину пришельцу.

- А вы кто? - поинтересовался старик в белой под горло рубахе без галстука, застегнутой на все пуговицы. Он был явно раздосадован, что их перебили на полуслове. - Жилец?

- Жилец, жилец, - успокоил его Першин. - Все мы жильцы на этом свете.

- А почему врываетесь? - нахмурился другой старик в старом френче с накладными карманами на груди. - Здесь люди работают.

Третий старик лишь прищурился и молча, неодобрительно смотрел сквозь круглые железные очки, взгляд его ничего хорошего не сулил.

- Талоны на сахар здесь выдают? - простодушно улыбнулся Першин, сдерживаясь, чтобы не выкинуть что-нибудь раньше времени.

- В очередь! В очередь! Он без очереди! Без очереди он! - загомонила, запричитала, захлопотала позади толпа и ходуном заходила от волнения.

- Талоны выдают только тем, кто сделал социалистический выбор, объявил старик в белой под горло рубахе, похожий на сознательного рабочего. - Враждебным элементам - никаких талонов!

- Ах, так... - понимающе покивал Першин. - Социалистический выбор... А социализм - это, конечно, учет, как сказал Ильич? - Першин указал рукой на портрет.

- Верно, - решительно и строго подтвердили все трое, и даже старушка-секретарь кивнула в знак согласия.

Першин вошел в комнату и деловито походил из угла в угол, обозревая скудную мебель, как хозяйственный старшина в казарме. - Что ж, обстановка у вас, я смотрю, революционная, ничего лишнего, - одобрил он, прохаживаясь на глазах у толпы, которая пялилась сквозь распахнутые двери. - Все строго, честно, справедливо, так?

И на этот раз они подтвердили единодушно, однако Першин не спешил.

- Как я понимаю, социализм - это распределение, - задумчиво произнес он, словно никогда не знал и вдруг додумался, прозрел.

- Правильно, так учит наука политэкономия, - вставил старик в зорких народовольческих очках, вероятно, идеолог, Першин глянул на него с признательностью - спасибо, мол, ценю.