Последний этаж - Иван Лазутин

То ли он забыл следующую строку стихотворения, то ли боль в бедре оборвала чтение, но Кораблинов неожиданно смолк.

— С боязнью?.. На будущее? — Бояринов наблюдал за игрой выразительного лица Кораблинова, дожидаясь, когда тот отрешится от мысли, внезапно овладевшей им, и возвратится в колею их разговора.

— Да, с боязнью. И этому есть причина. Я имею в виду нашу театральную одиссею. А у меня есть с чем и с кем сравнивать.

— И что же вас тревожит? — Бояринов видел, что то, о чем хочет поведать ему Кораблинов, в нем сидит глубоко и прочно. Это было видно по лицу старого актера.

— Тревожит… какое точное слово ты нашел, Леон. Вот именно: будущее нашего театра меня тревожит. Особенно столичного театра. В какой-то мере и Ленинградского, — Кораблинов повернул голову и в упор посмотрел на Бояринова. — Театру сейчас очень трудно, Леон. Труднее, чем есенинскому жеребенку из «Сорокоуста» — Прочитав в глазах Бояринова недоумение, Кораблинов не стал дожидаться вопроса: «При чем здесь есенинский жеребенок?» и, словно обращаясь к кому-то третьему, кого не было в комнате, задумчиво и душевно-проникновенно произнес:

…Видели ли вы, как бежит по степям,В туманах озерных кроясь,Железной ноздрей храпя,На папах чугунных поезд?

— Не понимаю вашей символики. При чем здесь чугунный поезд? — спросил Бояринов, улучив момент, когда Кораблинов, поправив под головой подушку, глубоко вздохнул.

— Разве ты не видишь, что чугунный поезд и наш кинематограф близнецы-братья? Но, послушай дальше, Леон, пророческие слова великого поэта. Ты только вообрази себе: — В голосе Кораблинова зазвучали страдальческие ноты.

А за ним по большой траве,Как на празднике отчаянных гонок.Тонкие ноги закидывая к голове,Скачет красногривый жеребенок.

— То бишь — наш театр? — вставил вопрос Бояринов.

И словно не расслышав вопроса Бояринова, Кораблинов продолжал тихо, панихидно:

Милый, милый, смешной дуралей,Ну куда он, куда он гонится?Неужель он не знает, что живых конейПобедила стальная конница?

С минуту оба молчали. Первым заговорил Бояринов.

— Грустную вы нарисовали картину. И жалостную.

— В последние десятилетия наш кинематограф, подобно Голливуду, постепенно переродился из искусства в киноиндустрию. Это мыслимо ли: сотни кинофильмов в год!.. А сколько телевизионных ремесленных поделок!.. И почти все они, как мотыльки, летят на огонь костра и сгорают однодневками. Скажи мне: после Райзмановского «Коммуниста» и Колатозовской ленты «Летят журавли» много ли лент за последние пятнадцать-двадцать лет оставили в твоей душе, в твоей памяти хотя бы маленькие зарубки? Разве только «Белорусский вокзал»? А ведь были времена ренессанса в кино, были… — Кораблинов наощупь, не меняя положения, набил табаком трубку, угрюмо задумался, потом продолжал: — «Чапаев», «Мы из Кронштадта», «Депутат Балтики», «Маскарад» с Мордвиновым, «Петр Первый» с Николаем Симоновым, «Александр Невский» с Черкасовым… Какая была пора «Великого немого»! А Александровские комедии с Любовью Орловой?.. Стар и млад ходил на эти фильмы, как ходит в церковь верующий христианин перед престольным праздником. На «Чапаеве», на «Трех танкистах» и на «Мы из Кронштадта» выросло целое поколение, которое в сорок первом пошло в бой. В страшный бой!.. — Кораблинов, раскуривая трубку, сделал глубокую затяжку, пустил дым в сторону распахнутого окна. — Ты молодой, Леон. Многое ты знаешь понаслышке, из рассказов старших. А я был свидетелем, как работал над ролью Чапаева Борис Бабочкин. Артистом было забыто все: семья, жена, друзья… Чапаев!.. Только неукротимый дух народного героя, лихого рубаки, кавалера четырех георгиевских крестов, владел всем существом Бабочкина. А Мордвинов?.. Работая над Арбениным, он доходил до сердечных приступов. А когда роль приводила его к тому роковому балу, на котором Нина, жена Арбенина, потеряла браслет, а гвардейский офицер, красавчик-повеса Звездич, случайно нашел этот злополучный браслет, я видел своими глазами, как багровел лицом и задыхался в муках ревности Мордвинов на репетициях перед тем, как приступить к съемкам. Я в этом фильме играл в эпизоде. Но и этот мой эпизодик стоил мне нервов, усилий и волнений. Всех нас поджигал своей сатанинской игрой Мордвинов. Этот гениальный артист пока еще не до конца оценен. По мощи духа, по темпераменту он стоит в русской театральной истории в одном ряду с Мочаловым, с Коратыгиным, с Качаловым… Таких трагиков сейчас уже нет. А они могли бы быть. Россия никогда не скудела ни на таланты, ни на героев.

— И что же, по-вашему, сегодня мешает проявиться во всю мощь таланту?

— Я уже сказал: наша киноиндустрия размывает наши национальные таланты, как вешняя вода размывает берега рек. Будем говорить условно: актер икс по штату состоит в труппе московского театра. Допускаем, что он не без способностей, а посему обласкан театральной критикой, его любит зритель, он еще относительно молод, но уже задерган, запичкан приглашениями, причем многие из этих предложений соблазнительные, он расписан на два года вперед на различные роли в кино: его приглашает «Ленфильм», в Одесской киностудии он уже давно снимается в роли следователя уголовного розыска, на «Мосфильме» он еще не завершил съемки в фильме, где изображает… вот именно — изображает ученого-биохимика; известный режиссер со студии Горького ему уже звонил трижды и написал два официальных письма с приглашениями сыграть роль командира стрелкового батальона, выходящего с горсточкой солдат из вяземского котла в октябре сорок первого года. Они не просто выходят, но и выносят знамя полка. Потом, в конце фильма, этот командир умирает от тяжелых ран. Умирает на глазах солдат, которых он вывел из окружения. Только одна эта роль может поглотить актера на целый год, довести его до бессонницы, до душевных потрясений и мук… А разве может он, этот актер икс, даже не служивший в армии, погрузиться душой и умом в омут душевных и физических страданий умирающего от ран фронтовика, когда ему, актеру икс, завтра нужно срочно лететь в Одессу и на съемках детектива допрашивать махрового спекулянта и валютчика, душу которого и махинации которого он никогда не знал и не узнает — ему просто некогда. Да и зачем ему углубляться в тонкости валютных махинаций, когда перед ним есть слова роли, которую нужно проговорить; к тому же через две недели ему предстоят натурные съемки на природе в горах Урала, где он должен изображать археолога, нашедшего доселе неизвестное древнее ископаемое из класса беспозвоночных.

— Да, но ведь Качалов, играя царя Федора, не был ни царем, ни приближенным в его свите… И Шаляпин не был Годуновым, а ведь оба: и Качалов, и Шаляпин поднялись духом до вершин монаршей власти. — Бояринов, вышагивая по комнате, горячился. — Сумели же они вжиться в роль царя, слиться с духом и властью монарха!..

— А я о чем?!. — оборвал Бояринова Кораблинов. — Шаляпин и Качалов, работая над ролью царя, не планировали одновременно где-нибудь на киностудии в Свердловске или в Киеве на выгодных началах играть роль деда Щукаря или Василия Теркина. Мы часто говорим — «перевоплощение». А ведь прежде чем перевоплотиться из одного душевного состояния в другое — необходимо вначале до конца, до последней нервной клетки, воплотиться в первое состояние, от которого потом долго, как от тяжелой болезни нужно выходить золотниками. Вначале нужно проветрить душу, вернуться к себе, к своему характеру, к своим привычкам, к своей судьбе. И только потом… потом можно думать о другой роли. И не просто думать, а изучать ее подноготную, знать не только анкетную биографию нового героя, а его характер, привычки, специальность, проблемы, которые волнуют его сегодня и что ждет его завтра. А на это, повторяю, нужны время, силы, ум, нужен талант и напряжение в работе. А этой полной отдачи и напряжения в работе, к сожалению, нашим некотором молодым артистам не хватает. Они любят зарубежные гастроли, как будто Россия-матушка им стала тесна. Мы раньше в театры добирались на трамваях да на автобусах, а чаще всего — пешком. Сейчас почти все молодые сели в автомобили и успевают… Успевают позавтракать в Москве, пообедать в Одессе, а поужинать в Ленинграде. В их распоряжении не только автомобили, но и реактивные самолеты. А вздумай пожурить или упрекнуть такого шустрого умельца — он тут же бросает в игру козырную карту: «Милейший!.. Сейчас век космических скоростей!.. Нужно успевать, иначе нас задавит телега жизни…»

Разгоряченный разговором, Кораблинов сделал попытку привстать, опираясь на локти, но жгучая боль в бедре снова уложила его. Он некоторое время лежал молча с закрытыми глазами, дожидаясь, пока боль утихнет, потом снова заговорил: — А на что иногда идут наши именитые, прославленные?.. Ведь некоторые из ныне преуспевающих артистов не гнушаются никакими побочными заработками. При огромной занятости в театрах и в кино, ведя семинары в театральных институтах, руководя художественными мастерскими в театральных студиях, они находят время подрабатывать на дубляжах иностранных фильмов. Это уже, извините меня, базарный вариант реализации таланта. Заэкранная продажа голоса — это уже не творчество, не искусство. Это — ремесло. — Закрыв глаза ладонью, Кораблинов продолжал: — Вот так-то, мой друг. Здесь, в этом тихом, невеселом доме, у меня хватает времени на раздумья. Мы смотрим телевизор, читаем газеты и книги. Многому радуемся, а кое-что повергает в грусть. Меня, старого актера, настораживает наш кинематограф. Он слишком торопится. Он часто кладет на стол нашему доверчивому зрителю недозрелые зеленые плоды. Жуешь их — и от кислоты аж скулы сводит. Теперь тебе ясно, почему душе моей родственны жгучие лермонтовские строки: «Гляжу на будущность с боязнью»?