Последний этаж - Иван Лазутин

И каждый из приглашенных на вечер приходил с цветами. Каких только букетов не было преподнесено юбилярше: розы, георгины, гладиолусы, астры… Татьяна Сергеевна принимала цветы и, поблагодарив гостя и одарив его сердечной улыбкой, передавала букет стоявшей рядом с ней сотруднице театра, которая уносила цветы на сцену и ставила их в вазы, расставленные на длинном столе президиума и у барьера авансцены, наполовину заставленной корзинами с цветами.

Бояринов успел заметить, что без цветов и без подарков приходили одни лишь режиссеры московских театров. Вначале он не понял, почему? «Неужели так скаредны?» — подумал он, когда главный режиссер соседнего театра, расцеловавшись с юбиляршей, воскликнул, что он, как Чацкий, «…с корабля на бал», что ему пришлось оборвать репетицию на «самом горячем месте». А потом понял: некоторые гости в ЦДРИ приехали прямо с работы, с репетиций.

Близкие друзья Татьяны Сергеевны прямо с порога холла широко раскрывали объятья и, подходя к юбилярше, обнимали ее, целовали звонко, с приговорами, делая восторженные комплименты ее внешности.

Помощник министра культуры, прижимая к бедру кожаную папку с латунно-сверкающей монограммой, поцеловал юбилярше руку, приложил ладонь к сердцу и, словно замаливая перед ней свой тяжкий грех, проговорил:

— Дорогая Татьяна Сергеевна! Екатерина Алексеевна очень огорчена, что не может лично поздравить Вас и пожелать Вам всего самого наипрекраснейшего. — Помощник министра вскинул перед собой руку и посмотрел на часы. — Ровно через пятнадцать минут она в составе правительственной делегации выезжает провожать президента… — И тут помощник министра, ломая язык, назвал длинную-предлинную фамилию и имя президента африканского государства. — Но Екатерина Алексеевна просила меня публично прочитать все, что записано вот в этом адресе. Я сделаю это с превеликим удовольствием и сочту за честь!.. — И снова, приложив ладонь к груди, помощник министра изящно поклонился, торопливо и легко взбежал на лестницу и скрылся за поворотом.

Заместитель министра вошел в ЦДРИ в сопровождении двух мужчин средних лет, неизвестных Бояринову, но, судя по тому, как они были предупредительны и обостренно внимательны, когда им что-то на ходу говорил заместитель министра, нетрудно было догадаться, что это были его подчиненные, так называемое «среднее звено» министерского аппарата.

Высокий и седовласый замминистра подошел к юбилярше с тем преисполненным торжественной важности достоинством, в котором, кроме искреннего уважения к знатной актрисе и почитания ее заслуг перед искусством, проступало выражение своей значительности и ощущения власти над всеми, кто находится в этом доме и кто еще придет сюда.

Во всем: в неторопливом наклоне головы, в паузе, которая получилась как бы сама собой, когда он целовал юбилярше руку, в словах, простых, по-человечески теплых и сердечных, в улыбке, очень далекой от тех с годами отработанных улыбок при административных диалогах, сказывалось, что свое положение замминистра занимает прочно и что в этот дом он вошел не как гость, а как хозяин. И это почувствовала Татьяна Сергеевна. С замминистра она встречалась всего лишь один раз, в позапрошлом году, при сдаче спектакля, наделавшего много шума в московских театральных кругах. Вопрос: ставить или не ставить спектакль, в конечном итоге решил замминистра. Он говорил последним. И хотя говорил мало, но всё, что сказал — было весомо, убедительно и до риска смело. Свое выступление он закончил словами: «Спектакль острый, спектакль смелый. Спектакль нужно ставить! Он поднимает проблему элементарной человеческой совести».

Дважды на этом бурном худсовете (а на нем присутствовали официальные лица из московских, республиканских и союзных управлений культуры, а также представители прессы) выступала Лисогорова. Выступала резко, взволновано, так что потом целую неделю сбивала лекарствами давление. Она выступала за спектакль. Но все знали, что в итоге вопрос решил замминистра. Его последнее слово прозвучало как оправдательный приговор пьесе и спектаклю, почти обреченным на недопуск к публичной постановке. Спектаклю через полмесяца был поставлен. И был успех. О нем заговорила пресса. Через месяц он, словно летучий пожар в засушливое лето, сразу же, в этом же театральном сезоне, переметнулся в репертуар крупнейших театров страны. Правда, этот успех дорого стоил уже немолодому драматургу Аржанову, работавшему над пьесой четыре года. Только двенадцатый вариант пьесы был принят художественным советом театра и пошел в работу. А когда над спектаклем нависла угроза запрета и кое-кто из друзей автора стал психологически готовить Аржанова мужественно перенести этот удар — нервы автора не выдержали, за гипертоническим кризом последовал инфаркт. Не пришлось ему, бедняге, быть и на премьерном спектакле. Зато на второй же день после премьеры больничная палата Аржанова была заставлена цветами, что вызвало опасение у дежурного врача: терпкий и пересыщенный аромат цветов мог отрицательно сказаться на самочувствии больного, а поэтому большую часть цветов вынесли в коридор и в ординаторскую.

В пьесе Аржанова была занята и Татьяна Сергеевна. Хотя ее роль была маленькой — всего-навсего рассыльная курьерша в министерском главке — но играла она ее с волнением, словно делала для себя новое открытие.

Еще издали, как только он перешагнул порог холла, Бояринов увидел Аржанова. В руках он держал три розы, завернутые в бумажную салфетку: белую, красную и черную. Никогда еще Бояринов не видел таких пышных и крупных бутонов роз. Не видел даже на выставках цветов, которые он посещал в начале августа в подмосковном Абрамцеве, где живет много заядлых цветоводов-любителей.

Аржанов подошел к Лисогоровой, бережно взял в свои руки ее протянутую руку, низко поклонился и поцеловал в запястье. Видя, что руки Татьяны Сергеевны заняты цветами, Аржанов склонился и бережно положил розы к ее ногам, на ковер.

— Сергей Константинович, еще жива… Я еще не памятник!.. Зачем же к ногам?.. — весело улыбаясь, громко, так, чтоб слышали стоявшие поблизости, проговорила Татьяна Сергеевна вслед удаляющемуся драматургу.

Аржанов остановился на нижней ступени лестницы и, сделав паузу, ответил так, чтоб его слышала не только Лисогорова.

— Вы выше и больше, чем памятник, Татьяна Сергеевна!.. — Поклонившись, он тихо повернулся и осторожно стал подниматься по лестнице.

Приход Елены Деомидовны Волжанской и Кораблинова вызвал оживление в холле. Завидев их, Татьяна Сергеевна на минуту забыла о том, что ей нужно держаться если не торжественно, то, по крайней мере, не суетиться, не отвечать на поздравления банальными комплиментами, а принимать все достойно, сдержанно и радостно-весело. С Кораблиновым, державшим в своих больших руках маленький букетик полевых ромашек, она расцеловалась трижды, как с любимым родным братом, которого она не видела много лет. Целуясь с Волжанской, она совершенно забыла о своем возрасте и, зная, что та плохо слышит, почти выкрикнула слова восторга и искренней радости:

— Леночка!.. Да ты по-прежнему, как озерная тростиночка!.. Передай секрет, как тебе это удается?

Волжанская пунцово вспыхнула, кокетливо склонила на бок голову и, слегка подавшись вперед, сложила на груди ладони так, словно готовилась поведать великую тайну.

— Секрет, миленькая, прост. Мой дневной рацион, как у Репина в Куокколе, — только растительная пища! В своем королевском дворце я добилась, что для меня готовят только овощные блюда. У нас повар — легендарная личность! В сорок первом году он готовил обеды Буденному, когда тот командовал Резервным фронтом, а в сорок пятом был поваром в сто пятидесятой дивизии, что штурмом брала Рейхстаг. Наш повар кормил из общего солдатского котла сержанта Егорова и Кантария, которые второго мая водрузили знамя Победы над Рейхстагом! Вот тебе и весь секрет, голубушка! — Волжанская поправила локон своих реденьких волос и, улыбнувшись все еще по-молодому ослепительной улыбкой, звонко чмокнула Лисогорову в щеку. — Ну, я пойду! Боюсь, чтобы бородатые акселераты в джинсах не заняли мое место. Ищи меня в третьем ряду.

Принимая из рук Кораблинова ромашки, Татьяна Сергеевна вдруг опечалилась в лице. Что-то, как показалось Бояринову, эти цветы напомнили ей. И он не ошибся.

— Николай Самсонович, вы все еще не забыли нашу ромашковую поляну и старую мельницу? — спросила Лисогорова и поднесла цветы к лицу.

— Я все помню, Татьяна Сергеевна!.. Такое не забывается.

— Ходят слухи, что вы замахнулись на «Короля Лира»?

— Не только замахнулся. Я пошел на него открытым штурмом.

— И с кем же?

— С Правоторовым и его студентами.

— Ну и как — получается?

— Цыплят будем считать осенью, если они, конечно, выведутся и их не перетаскает воронье.