Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

— Как быстро ты воротилась, — недовольно отметила Ксения, когда та снова залезла в возок. — Не отыскала? Я не могу ходить в чоботах, не для похода они вовсе.

Марфа молча протянула ей поршень, предварительно скинув с него случайную травинку.

— Вот твоя обувка, Ксеня. И не ворчи боле, нет причин для того. Поспать можно и дорогой, — служанка обула пропажу на ступни Ксению, а после проделала то же и с другим поршнем из этой пары, который достала из-под сидения возка. — А поршень твой не я отыскала. Мне его один из ляхов вручил, как только я от возка отошла. Пан наш отыскать его приказал нынче утром.

Марфа улыбнулась задорно, склонилась почти к самому лбу Ксении и прошептала тихо:

— Знать, неспроста приказал. Знать, по душе ты ему, Ксеня, как бы не был он супротив того. Ступай к нему, как на привал станем, поблагодари. Да только не хмуря брови, а ласково, с улыбкой. Улыбкой, Ксеня, можно много от мужика добиться.

Ксения отодвинула край занавеси оконца, чтобы отыскать взглядом среди сбирающихся в путь ляхов Владислава, и когда заметила его черноволосую голову, дождалась, пока он поднимет глаза на нее, улыбнулась ему приветливо, благодаря за то, что вернул ей пропажу. Но шляхтич сурово сдвинул брови и отвернулся от возка, занял место в седле и поехал прочь, даже не взглянув на нее в очередной раз, наполняя душу Ксении тоской и болью от разочарования. Она раздраженно задернула занавесь и откинулась на сидение, скрестив руки, морщившись, когда длинные серьги больно ударили ее по лицу при этом резком движении назад.

— Все твои советы — пустое! — заявила она Марфуте. Та лишь покачала головой.

— Ох, Ксеня! Я же сказала — на привале, не ныне же. Он поводья сильно сжимал, даже пальцы побелели. Знать, все еще зол из-за вчерашнего. А в пути он отойдет, забудется. Ведь в пути о дороге надо думать, а не о заботах своих.

Все же как хорошо, что Марфа всегда подле своей боярыни, подумалось служанке, пока та разглядывала спящую Ксению во время пути. Уж слишком наивна боярыня, слишком неопытна, несмотря на старшинство лет. Вся беда от того, что всю жизнь в тереме сидела. Сначала у батюшки на дворе, ныне вон у мужа в вотчине. Жизни не знает совсем. Знать, побьет ее еще недоля, пока опыт житейский не начнет подсказывать верный путь. Но Марфута поможет ей, постарается уберечь от невзгод по мере сил да научит, как нужно поступать далее, чтобы в накладе не остаться. Уж слишком долго они в пути своем тяжком, слишком долго Марфута с сыном, кровинушкой своей, разлучена!

Во время привала Ксения все же последовала совету Марфы и, немного размяв ноги, направилась к Владиславу, что поил своего каурого из небольшого железного котелка, ласково глядя того по шее. Он сразу же заметил направляющуюся к нему Ксению, но ничем не подал вида, словно ему было вовсе безразлично ее присутствие подле него. Только отрывисто кивнул, когда она поблагодарила его за возврат обуви, но ничего не ответил, продолжил заниматься своим каурым.

— Красивый конь, — продолжила Ксения разговор, пытаясь хоть как-то нарушить то неловкое молчание, что так и висело над ними. Она хотела погладить бок животного, но испуганно отдернула руку, когда тот шевельнул хвостом. В памяти еще живо воспоминание из детства, когда подобная животина укусила Ксению за плечо. Потому Ксения встала как можно дальше от коня, стараясь не обращать внимания на улыбку, мелькнувшую на губах Владислава. — Как его имя?

— Лис, — коротко ответил шляхтич, поправляя уздечку, проверяя, не сильно ли та давит на рот коня. Ксения недоуменно взглянула на него.

— Что это значит в моем наречии? — спросила она.

— Лис. И в твоем, и в моем наречии, — улыбнулся уже шире Владислав, видя ее удивление. — Это такой хитрый рыжий зверек — лис.

— Ты дал коню имя в честь зверя пушного? — Ксения заглянула в лицо шляхтича, пытаясь понять, разыгрывает ли тот ее или говорит не шутя. — Кто дает такое странное имя коню?

— Ануся, — тихо ответил Владислав, отводя глаза и теперь глядя на свою ладонь, что поглаживала рыжеватую гриву коня. — Ануся дала это имя, едва Лис появился у нас в конюшнях. Она говорила, что это животное столь же хитро и себе на уме, как этот пушной зверь. Он всегда знал, что ему следует сделать, чтобы получить лакомство из ее рук. Хитрый лис, звала она коня, вот кличка и пристала к нему.

Ксения заметила, как напряглись его руки при этом воспоминании, поняла, какую глубокую рану в его душе разбередил вчера вид этого перстня у нее на пальце.

— Я не ведала, что этот перстень принадлежал твоей сестре, — тихо проговорила она. — Он пришел ко мне среди других украшений в ларце, что передал мне Северский после свадьбы. Знай я об том, ни за что не надела бы его. Тем паче, при тебе.

— Ты носила его ранее? Часто надевала ли за эти годы? — вдруг спросил ее Владислав, по-прежнему не глядя на нее. Ксения замялась, не зная, что сказать, не желая причинять ему боль своими словами. — Я спрашиваю, потому что этот камень проклят. Ты, верно, видела ту слезу, что застыла в глубине янтаря? Видать, потому и приносит этот перстень своим обладательницам только слезы, горе… и смерть!

— Да, я знаю об этом толке, — Ксения обхватила себя руками за плечи. Ей стало не по себе от того, каким тоном Владислав произнес последнее слово в своей речи. — Ежи сказал мне давеча. А еще он сказал, что ты винишь себя за смерти тех, кого любил. И Северского тоже в том винишь.

— Именно так и сказал? — переспросил ее шляхтич.

— Именно так.

— У нашего Ежи весьма длинный язык, — покачал головой Владислав. — Не замечал ранее за ним склонности посплетничать, будто баба на рынке. И что еще поведал тебе сей доблестный муж?

Ксения попыталась вспомнить, о чем был их разговор с Ежи, но в голове постоянно крутилась мысль о той, другой женщине, отнюдь не сестре. Потому покачала головой и призналась:

— Более ни о чем. Лишь о кольце.

Владислав ничего не ответил ей, не повернул к ней головы, и спустя некоторое время Ксения решила, что ей следует уходить, оставить его одного. Но едва она только приподняла подол сарафана, как он заговорил снова:

— Я не могу не думать о том, где ее погребли, — глухо произнес он, едва слышно, сжимая в руке гриву коня. — Я знаю, что Северский объявил ее удавленницей. Мол, не вынесла она мук и позора своего, вот и удавилась. Но это неправда! Ануся слишком любила жизнь, любую жизнь, чтобы вот так покончить со своей! — Владислав повернулся резко к Ксении, и та заметила, что его глаза странно блестят. Только после сообразила, что это невыплаканные слезы так горят на солнечном свете, и это осознание отдалось вдруг в ее душе какой-то странной тяжестью. Словно его боль и горе вызывают в ней аналогичные чувства, заставляя всей душой сожалеть о его утрате, о той, которую она и вовсе не знала, чья смерть несла за собой ее собственную гибель.

Как же ей хотелось ныне подойти к нему и обнять, как это делала Марфута, когда Ксении было горько и больно! Или просто положить свою ладонь на его плечо, как давеча это сделал Ежи. Но Ксения знала, что он не примет от нее подобного жеста, скорее всего, снова замкнется, закроется от нее, от ее сострадания его боли, принимая за жалость, которую все мужчины считали недостойным чувством по отношению к себе. Потому и не шевельнулась даже, просто стояла и слушала.

— И я ведаю, какое погребение ждет таких покойников! — медленно, будто каждое слово терзало его, проговорил Владислав, сжимая ладонь в кулак. — Это-то и мучает меня, не оставляет. Была ли она закопана в лесу или ее тело просто бросили на растерзание диким зверям? Прочитали ли над ней отходную или даже словом не удостоили? Ведь так поступают с удавленниками, разве нет? Никогда люди, что не дожили свой век, не знали покоя после смерти. Эти поверья не так ныне живы у наших хлопов, но в Московии…

Ксения не могла больше выносить его боли, что так и сквозила в каждом произнесенном слове, а потому быстро проговорила, прерывая его на полуслове: