Логика прыжка через смерть - Сергей Герасимов

– Ты бы простил?

– Я бы на твоем месте сделал то же самое, – сказал Жора. – Когда бьют по щеке, нельзя подставлять другую, иначе тот, кто ударил, обнаглеет и станет отпускать пощечины направо и налево. Слишком много стали убивать и слишком часто убийц не находят. И еще я не люблю, когда на человека охотятся, если он не совершил никакого преступления. Вот когда ты убьешь кого-нибудь, я буду охотиться за тобой вместе со всеми. А сейчас я на твоей стороне.

– А вдруг ты играешь роль?

– Я вырос в семье военного и я знаю, что такое честь. Я достаточно честен, чтобы не играть роли.

– Все не то или не так и подвиг в результате, – вспомнил Коре, – пора бы мне уже привыкнуть.

– Что?

– Ты достаточно глуп для этого. Честные люди обычно глупы.

– А как же ты?

– Я не честен, – сказал Коре, – и никогда не был честен. В том мире, где я живу, чести и честности не существует вообще. Но я знаком с этими понятиями теоретически, изучал на спецкурсах.

– Тогда, может быть, ты останешься с нами?

– Нет.

– Почему ты лезешь в петлю?

– Есть хороший способ преодолеть опасность: выбрать еще большую опасность.

Так человек, не умеющий плавать, может кататься на водных лыжах – но остановиться для него значит утонуть. Можно взбежать по трухлявой лестнице, которая не выдерживает и половины твоего веса, но нельзя по ней пройти – провалишься. Я недавно вернулся из экспедиции к Малому Облаку – это за двести тысяч световых лет отсюда – там мне пришлось взбираться по стене над пламенем, и выступы на ней были на расстоянии двух метров друг от друга. Дым не позволял увидеть ближайший выступ, но я прыгал и находил его пальцами. Если не можешь пройти, нужно прыгать; нужный выступ обязательно есть где-то впереди. А нерешительный всегда проигрывает. Логика прыжка через смерть. А теперь я делаю следующий прыжок: помоги мне уйти.

– Тебе некуда уходить.

– Есть одно место, правда, я не был там три года. Не то, чтобы друг, но человек надежный и хорошо защищенный. Без причины не продаст.

– Хорошо.

– А если кто-нибудь узнает о нашем разговоре?

– Меня уволят или отдадут под суд.

Коре задул свечу и встал.

– Пора?

– Последний вопрос, – сказал Жора, – как оно там, на звездах?

– Как перед объективом. Пустота смотрит и ждет.

30

Он бежал по направлению к единственному месту, в котором мог найти защиту.

Проваться сквозь оцепление оказалось нелегко, но возможно. Жора не подвел: снайперы были расставлены так, что оставалась лазейка. Пришлось столкнуться только с двумя молокососами с кольями. Если бы действовать быстрее, то все прошло бы совсем благополучно. Насчет необычного оружия Жора тоже не соврал: в ноге Коре засела пуля. Судя по опухоли, пуля задела кость. Но если бы сильно задело, то на ногу нельзя было бы стать. Болит, конечно, зверски, но плевать.

Чем мельше думаем о боли, тем легче боль перенести – правило, которое нужно бы преподать всем нытикам, жалующимся на боль.

Единственным местом была дача местного сумасшедшего гения, всю жизнь занятого изобретением бомбы.

А в данный момент местный сумасшедший гений, Василий Кипенников, размышлял над проектом биологической бомбы.

На столе перед ним стояла техлитровая банка из-под соленых кабачков, не вполне пустая. Банка отражала лампу тремя бликами: двумя вогнутыми и одним выпуклым. На дне банки лежал лист бумаги в крупную клетку с рассыпанными по нему хлебными крошками. На листе бумаги стоял ребром спичечный коробок

(«Пинскдрев» и красный цветочек – «Пуанкаре» и грибок ядерного взрыва: так виделось Кипенникову из-за перевернутости названия). По листку быстро ползали три мелких мошки с именами Васька, Сашка и Машка. Мошку Ваську Кипенников любил больше других – все-таки тезки.

Машка бежала впереди, на полной скорости, оббегая крошки и не притормаживая на поворотах – как гоночный автомобиль. Васька и Сашка неслись за ней, не отрываясь, как прицепные вагончики. Цель преследователей была ясна, но Машка пока колебалась кому из двоих отдать предпочтение. Василий Кипенников придвинул близорукое лицо к банке и сжал рукою бороденку. Бороденку он имел – небольшую, но аккуратно подстиженную, очень аккуратно, поверьте мне. Накладную, конечно же. При встрече с ним первым делом бросалась в глаза аккуратность бороденки, а только после этого – ее разительное сходство с бороденкой одного из великих преобразователей мира, только после этого. Еще при встрече с Кипенниковым бросалась в глаза идеальная складка на брюках, идеально вычищенные ботинки светло-коричневого цвета, шляпа с полями, томная благородная синеватость лица, и глаза, печально глядящие сквозь собеседника и будто бы понимающие, что в мире нет совершенства – от такого взгляда твоя душа вздрагивает и ты начинаешь сомневаться не только в себе, но и в собственной жене и даже в собственной собаке породы дворняжка.

Мошка Машка подбежала к мошке Ваське, присела и расставила крылышки. Она вспомнила, что обижена на мошку Сашку из-за того, что тот отогнал ее от крошки минут пять назад. Сердце ее уже успокоилось и обида улеглась, но ведь нельзя мужчинам позволять, иначе на голову сядут. А с мошкой Васькой ей было хорошо.

Ну что с того, что пялится на меня та волосатая голова из-за стекла, – думала она и одновременно следила вторым фасеточным глазом за нервными кругами Сашки, – ну и что с того, что он задумал нас погубить, зато мне хорошо и жизнь идет…

Она вдруг ощутила такой прилив радости от простой мысли о том, что жизнь идет, что зажмурилась и позволила подбежавшему Сашке себя поцеловать. Потом она подошла к ближайшей крошке и стала ее жевать, чтобы успокоиться. Волосатая голова отдалилась от банки и стала невидимой. Нет, – подумала Машка, оглядывая чистый белый лист бумаги, – все же этот мир несовершенен, раз в нем так много пустого места. Вот если бы я создавала мир, я бы создала его иначе… И она задумалась о преобразовании мира.

Именно о преобразовании мира думал и Василий Кипенников, отодвинувший бороденку от стекла. В отличие от недалекой Машки он не радовался тому факту, что жизнь идет, а крепко тревожился, понимая, что жизнь идет в неверном направлении. Неправильность течения жизни Василий Кипенников впервые подметил лет тридцать назад, когда его, совсем мальца (упрямого и вредного до истерик) старшие мальчики стукали лбом о стену только за то, что он отказывался ответить который час, имея часы на руке. Лоб стучал о стену на протяжении нескольких лет, но постепенно мучители утратили интерес к дико непробиваемой жертве и занялись теми жертвами, что поплоше. После каждой такой экзекуции у Васеньки Кипенникова роскошно кружилась голова (роскошно – потому что отпускали из школы и потому что в голову лезли возвышенные мысли), кружилась голова, стучало в висках и распирало грудь от сознания собственной силы. После одной из таких экзекуций Васенька и изобрел идею супербомбы; вначале идея была всего лишь изобразительной.