Золотая кровь - Люциус Шепард

Она вскинула на него глаза.

– Прекратите! – предупредил он, догадываясь о ее намерении.

Жизель прошептала:

– Мишель! – и крепче сжала его руку.

Госпожа Долорес горько усмехнулась каким-то своим мыслям.

– Не смотрите на меня, – приказал ей Бехайм.

– Не смотреть? Только ли моих глаз ты боишься? А как насчет рук, волос? А вот этого? – Она подперла груди ладонями, как бы взвешивая их и водя большими пальцами вокруг шоколадных сосков. Она снова хохотнула, как умалишенная, и заговорила картаво и назойливо: – Ах, кузен, кузен! Я слеплена из ужасного теста! Сердце мое – яд, душа моя – огнь и стих. Плоть моя – сама смерть. В расселинах моего мозга жуки откладывают жемчужные личинки. Нет никого ужаснее меня, нет врага отчаяннее и бессовестнее. Ты думаешь, у меня не хватит храбрости и воли дотащить тебя на руках в клубке пламени до ада? Если ты так думаешь, то ошибаешься, и крепко, ибо смерти я боюсь столько же, сколько боялась бы ублажить любовника, о котором мечтала тысячу ночей. Он со мной всегда, и я всегда томилась по нему. Он бесконечно пленителен, безмерно терпелив. Тот, кто с ним не знаком, боится его. Но не я. Хотя он сам Тайна, он не тайна для меня – я по тем краям бродила. Плавала каждую ночь по его водам – водам Стикса, исходила лунные дороги, что ведут прочь из пустыни черепа. Резвилась со зверем, чья краса – солнце, порождающее прекрасные тени наших жизней. Пробовала на вкус его демонов, пила сок их гниющего плодородия. Внутри меня ползали гомункулы, рывшиеся в его нечистотах. Я отдавалась паразитам, питавшимся остатками его жутких снов. – Она устремила безумный взгляд в черную полость, сотворенную Фелипе, как будто только что увидела ее. – Смерть. Произнеси это слово, кузен, и вслушайся, как от него вибрирует воздух! Это слово звучит мощно, торжественно, не правда ли? Как последний выдох большой любви, как первый вздох бури.

Она закрыла лицо руками, словно была более не в силах противостоять своей страсти к смерти. И вдруг с прытью, какой Бехайм не мог себе и представить, застав его врасплох, она подалась вперед, вверх и схватила его за запястье, тисками сковав ему руку, державшую факел. Свободной рукой она оттолкнула в сторону Жизель и, поднявшись на ноги, швырнула Бехайма в дверь. Факел, рассыпая искры, упал на каменный пол и покатился за ее спиной.

– Но если нужно, – сияя, сказала она, – я готова потерпеть и пожить еще немножко.

Она крепко ухватила его за жакет и приподняла над полом.

– Во всяком случае столько, чтобы успеть проводить тебя в последний путь. – Она крикнула через плечо: – Фелипе! Я на свободе!

Бехайм боднул ее в лицо, она качнулась назад и выпустила его. Из носа у нее хлынула кровь, густым соусом стекая по губам и подбородку. Она высунула язык и, улыбаясь, принялась лакать алую жидкость, сочившуюся из ее ноздрей.

Фелипе пытался вышибить дверь кабинета. С каждым ударом дерево все больше прогибалось наружу.

И тут раздался пронзительный крик госпожи Долорес. Она в ужасе смотрела на дым, клубами поднимавшийся вокруг нее, – отскочив от удара Бехайма, она слишком близко подступила к упавшему факелу, и на шлейф ее халата попала искра. Шелковая ткань вовсю пылала. Долорес завыла от страшной боли и ярости и бросилась на Бехайма, но ему удалось увернуться. Он схватил за руку Жизель и, обойдя справа магическую пустоту Фелипе, так и висевшую посреди комнаты, кинулся со служанкой вон, прочь от горящей вампирши, которая, крича, с протянутыми руками, заковыляла за ними, стремительно превращаясь в гигантский факел, от которого стало светло, как днем за стенами замка. Дверь кабинета затрещала, посыпались щепки. Кожа госпожи Долорес потемнела и покрылась волдырями, вопли ее перешли в какой-то скрип и скрежет, едва слышный сквозь треск пожиравшего ее огня. Страшно было смотреть на лопающуюся маску ее лица, и в эту минуту Бехайм не чувствовал никакого злорадства, ни йоты торжества. Она бросилась к ним, роняя капли пламени, но они отпрыгнули в сторону, и тогда она повернулась, потом, шатаясь, сделала шаг влево и, на мгновение застыв, как будто решая, как быть дальше, и тем самым не оставляя Бехайму сомнений в том, что она делает это осознанно, нырнула в черную пасть, парившую в воздухе, в тот самый миг, когда в дожде щепок, во взрыве разлетающихся досок сквозь дверь вылетел Фелипе – с обнаженными клыками, покрасневшими глазами – воплощение кошмара. Увидев Долорес и ужаснувшись, он схватил ее за запястье, а она, падая – может быть приняв его за Бехайма или просто непроизвольно, – стиснула его в объятиях. Несколько секунд они балансировали на грани между жизнью и смертью, наполовину погрузившись в эту стылую черную пустоту, но не уйдя в нее с головой; пламя поползло по руке Фелипе, доставая языками его лицо. Тут Бехайм, понимая, что упустить момент будет смерти подобно, подбежал и подтолкнул их.

Они исчезли в пропасти, и наступила мучительная тишина. Казалось невозможным, чтобы столько жизненной энергии в одно мгновение ушло в небытие, и от внезапности и окончательности этих смертей – если то была смерть – Бехайма охватила тоска. Может быть, госпожа Долорес надеялась, что эта чернота потушит пламя? Но этого не случилось. Бехайм видел: они продолжали гореть и после того, как отдалились на огромное расстояние, – красноватая звездочка посреди роящихся бледных огней. Повисшее безмолвие заключило его в свой плен, обратив его ум внутрь, и он задумался – как он неумел, как наивен.

С какой легкостью он позволил ей обвести себя вокруг пальца!

Теперь его могли лишить бессмертия. За такое преступление его убьют, приговорят к Озаряющему Жертвоприношению. Связанный по рукам и ногам, он, лопаясь пузырями, испечется в рассветных лучах на башне, солнце выпарит его дух, курящимся дымком зашлет его в будущее, и он в предсмертном стоне будет выкрикивать то, что ему откроется, молясь, чтобы его видения доставили наконец достаточно сведений, полезных для Семьи, и Патриарх даст знак слуге вонзить в него осиновый кол и положить конец его агонии. Он вспомнил рассказы об Озаряющем Жертвоприношении, которому подвергли Джузеппе Чинцалу, длившемся несколько часов, когда видения несчастного отличались такой ясностью и были настолько важны, что Патриарх тянул до последнего. Говорили, что от Чинцалы остались одни головешки да угольки, продолжавшие с шипением выплевывать сквозь пепел кровавые розочки и предсказания.

Что же это такое – солнце, раз оно способно извлекать такие таинственные алмазы из жара и надвигающейся смерти?

И что такое душа, когда она в силах улететь столь далеко, уйти в толщу времен – и сохранить связь с плотью?

Бехайм стоял в замешательстве, пытаясь осмыслить то, что произошло, собрать звенья событий в одну цепь и увидеть хоть проблеск надежды. Но единственное, что он увидел, была его глупость – и предательство Александры. Сомнений нет: она его использовала. И тем самым подвела к гибели. Загадочная бездна, в которую канули госпожа Долорес и Фелипе, казалась теперь черным зеркалом, отражающим его собственное будущее.