Вампир Арман - Энн Райс

Она отлетела к кровати и с трудом забралась на нее, поджимая ноги. Он отодвинулась в тень.

– Да ты – дьявол из самого ада, – прошептала она. – Ты – чудовище, я все видела. Амадео, он ни за что не оставит меня в живых.

– Оставь ее в живых, повелитель, или я умру вместе с ней! – воскликнул я. – Она здесь просто урок, я не буду смотреть, как она умирает.

Мой господин был в ужасном состоянии. Он был просто ошеломлен. Он оттолкнул меня от себя, но поддержал, чтобы я не упал. Он направился к кровати, но больше не преследовал ее. Он сел рядом с ней. Она еще глубже отпрянула к изголовью, тщетно потянувшись рукой к прозрачной золотой драпировке, словно та могла ее спасти.

Она посерела, съежилась, но не сводила с него неистовых голубых глаз.

– Мы с тобой оба убийцы, Бьянка, – прошептал он ей. Он протянул к ней руку.

Я помчался к ним, но он небрежно задержал меня правой рукой, а левой расправил на ее лбу несколько кудряшек, выбившихся из прически. Он положил ладонь на ее лоб, как священник, раздающий благословения.

– А все по грубой необходимости, сударь, – сказала он. – В конце концов, разве у меня был выбор? – Какая же она была храбрая, какая сильная – как тонкое серебро, сплавленное со сталью. – Что мне делать, раз мне дают задания, я же знаю, что придется делать и для кого. Как же они хитры. То зелье убивало жертву целыми днями, далеко от моего гостеприимного дома.

– Пригласи сюда своего притеснителя, дитя, и отрави, вместо того, чтобы травить тех, на кого он укажет.

– Да, так все и разрешится, – поспешно сказал я. – Убей того, кто тебя заставляет.

Она, казалось, всерьез призадумалась, а потом улыбнулась.

– А как же его стража, его родня? Меня задушат за такое предательство.

– Я убью его ради тебя, милая, – сказал Мариус. – И за это ты не будешь должна мне никаких великих преступлений, обещай только снисходительно забыть аппетит, который ты увидела во мне этой ночью.

Впервые ее мужество, казалось, дрогнула. Ее глаза наполнились чистыми красивыми слезами. В ней промелькнула тень усталости. Она на секунду повесила голову.

– Ты знаешь, кто он, ты знаешь, где он проживает, ты знаешь, что он сейчас в Венеции.

– Считай, что он мертв, моя прекрасная дама, – сказал мой господин. Я обхватил его рукой за шею. Я поцеловал его в лоб. Он пристально смотрел на нее.

– Ну, пойдем, херувим, – сказал он мне, не отводя от нее взгляда. – Избавим мир от этого флорентинца, этого банкира, который использует Бьянку, чтобы расправиться с теми, кто тайно доверил ему свои счета.

Такая догадливость потрясла Бьянку, но она опять улыбнулась мягкой, понимающей улыбкой. Она была такая грациозная, неподвластная ни гордыне, ни горечи. Все кошмары она оставляла в стороне.

Мой господин прижал меня покрепче к себе правой рукой. Левой он извлек из куртки большую прекрасную грушевидную жемчужину. Бесценная вещь. Он передал ее Бьянке, которая приняла ее только после некоторых колебаний, глядя, как она падает в ее праздную раскрытую ладонь.

– Позволь поцеловать тебя, милая принцесса, – сказал он.

К моему изумлению, она позволила, и он осыпал ее легкими поцелуями, я увидел, как наморщились ее изящные золотые брови, как ее глаза затуманились, а тело расслабилось. Она откинулась на подушки и крепко заснула.

Мы удалились. Мне показалось, будто я услышал, как за нами захлопнулись ставни. Ночь выдалась сырая и темная. Моя голова утыкалась в плечо господина. Я не смог бы посмотреть в небо или пошевелиться, даже если бы захотел.

– Благодарю тебя, мой возлюбленный повелитель, за то, что ты не убил ее, – прошептал я.

– Она не просто практичная женщина, – сказал он. – Она еще не сломлена. Она невинна и коварна, как герцогиня или королева.

– Но куда мы теперь идем?

– Мы уже пришли, Амадео. Мы на крыше. Посмотри вокруг. Слышишь, как шумно внизу?

Там играли звенели бубны, играли флейты и барабаны.

– Значит, они умрут в разгар пира, – задумчиво сказал господин. Он стоял на краю крыши, держась за каменные перила. Ветер отнес его плащ за спину, и он обратил глаза к лестнице.

– Я хочу все посмотреть, – сказал я. Он закрыл глаза, как будто я его ударил.

– Не считайте, что я бесчувственный, сударь, – сказал я. – Не думайте, что я устал и привык к грубости и жестокости. Я просто раб, сударь, раб божий. Если я правильно помню, мы не усомнимся. Мы будем смеяться, будем принимать и превратим всякую жизнь в радость.

– Тогда спускайся со мной. Там их целая толпа, толпа хитрых флорентинцев. Как же я голоден. Я специально голодал в ожидании подобной ночи.

5

Наверное, так себя чувствуют смертные во время охоты на большого зверя в лесу или в джунглях.

Что касается меня, то, спускаясь по лестнице с потолка в обеденный зал этого нового и богато украшенного палаццо, я ощущал крайнее возбуждение. Сейчас умрут люди. Сейчас произойдет убийство. Плохие люди, люди, несправедливо поступившие с прекрасной Бьянкой, будут безо всякого риска убиты моим всемогущим господином, что не подвергнет опасности никого из тех, кого я знал или любил.

Целая армия наемников не могла бы испытывать к этим личностям меньшего сострадания. Наверное, даже венецианцы, атакующие турков, больше сочувствовали своим врагам, чем я.

Я был зачарован; я уже ощущал запах крови, как своеобразный символ. Я хотел посмотреть, как прольется кровь. В любом случае, мне не нравились флорентинцы, и я совершенно точно мечтал о быстрой расправе не только для тех, кто подчинил Бьянку собственной воле, но и для тех, кто поставил ее на путь жажды моего господина. Да будет так.

Мы вошли в просторный, впечатляющий обеденный зал, где компания человек из семи обжиралась великолепным ужином из жареного поросенка. По всей комнате с огромных металлических стержней свисали фламандские гобелены, совсем новые, живописующие прекрасные сцены охоты – вельможи и их дамы с лошадьми и гончими; эти тяжелые гобелены закрывали даже окна и доходили до самого пола.

Пол же представлял собой изящно инкрустированный разноцветный мрамор с изображениями павлинов, в чьих больших веерообразных хвостах поблескивали настоящие драгоценные камни. Стол оказался очень широким, и с одной стороны этого стола сидело трое мужчин, буквально пускающих слюни над грудами золотых блюд с липкими костями рыбы и птицы и самого жареного поросенка, бедного раздувшегося существа, чья голова осталась нетронутой, постыдно сжимая челюстями традиционное яблоко, словно оно символизировало выполнение его последнего желания.

Остальная троица, молодые мужчины, довольно симпатичные и в высшей степени атлетически сложенные, что угадывалось благодаря великолепным мускулам ног, были поглощены танцами, образовав хитроумный кружок, сцепившись в его центре за руки, а небольшая группа мальчиков играла на инструментах, чей грохочущий марш мы и услышали с крыши.