Последний Совершенный Лангедока - Михаил Крюков

Папа задумался. В шатре наступила почтительная тишина. Камерарий надеялся, что папский гнев в этот раз минует его, а писец, затаив дыхание, ловил слова понтифика, чтобы тут же занести их на пергамент. Этот был опытный писец, служивший Иннокентию ещё до его избрания, но он никак не мог привыкнуть к холоду, исходящему от его господина. Нет, господин никогда никого не ругал, не гневался и, спаси Господь, никого не ударил, но… Писцу однажды довелось побывать в глубоком подвале, где на льду, засыпанном слоем опилок, лежали непогребённые мертвецы. Он навсегда запомнил промозглую, гнилостную сырость, которой дышали стены этого мрачного места. Почему-то, входя со столиком для письма, перьями и чернильницей в покои папы, писец каждый раз вспоминал этот подвал.

– Хорошо, – прервал тишину Иннокентий, – ты прав, это дело не по твоему разумению. Я сам займусь им. Ты можешь идти.

Не скрывавший радости камерарий бросился с помощью писца собирать свитки. Папа небрежно махнул рукой, и они, кланяясь и пятясь, вышли из шатра.

Оставшись один, папа налил в кубок вина и стал медленно пить, наслаждаясь превосходным терпким вкусом прохладного напитка. Налетевший порыв ветра хлопнул тканью шатра. Шатёр был сшит из полос дорогой зелёной и голубой ткани, и на ярком летнем солнце сутана Иннокентия окрашивалась то зелёным, то голубым. «Как в балагане, – недовольно подумал он. – Идиоты. Не могли взять белый шатёр. За всем приходится следить самому».

Папа не любил покидать своё родовое поместье, где проводил большую часть времени, или Латеранский дворец, за мощными стенами которого чувствовал себя в безопасности. Кроме того, во дворце было прохладно в летний зной, а зимой не так чувствовался гнилой, болотный климат Рима. Но провести всю жизнь во дворце, к сожалению, было невозможно. Постоянно то тут, то там требовалось личное присутствие понтифика, а приглашать во дворец Филиппа Августа было бы и вовсе опрометчиво. Король Франции наверняка счёл бы себя оскорблённым и не приехал. Пришлось назначать место для встречи на середине пути между Римом и Парижем.

Иннокентий позвонил в колокольчик. У входа в шатёр сразу же возник секретарь.

– Король Франции прибыл?

– Пока только его скороходы. Ожидаем в течение колокола.

– Всё ли готово?

– Совершенно всё, ваше святейшество.

– Хорошо. Остались ли ещё мелкие дела?

– Аудиенции смиренно дожидается некий Франциск из Ассизи…

Папа вопросительно взглянул на секретаря.

– Это монах, – зачастил тот, – молодой годами, но уже основавший братство. Он пришёл сюда во главе двенадцати учеников, что есть богохульство, ибо таким образом он дерзает походить на… на…

– Я понял, на кого, – перебил его Иннокентий, – что ты блеешь, как овца? Говори чётко и ясно, что ему надо?

Папа откинулся на спинку стула и стал осторожно массировать усталые глаза.

– Он просит благословить его братство и утвердить устав ордена.

– Уже и устав написал, он что же, грамотный?

– Франциск – сын богатого сукноторговца.

– Хорошо, пусть зайдёт.

– Ваше святейшество…

– Что ещё?

– Он…

– Ну?

– Одет странно и не мылся, по-моему, с Пасхи… Я не знаю…

Папа сделал нетерпеливое движение, и секретарь выскочил из шатра.

Звякнули кольца. Папа поднял голову и застыл в изумлении.

У входа в шатёр стоял человек, похожий на бесноватого – с длинными, нечёсаными космами и растрёпанной бородой, одетый в дерюгу и подпоясанный верёвкой.

Он упал на колени, коснулся лбом земли. Поднялся и сделал шаг, намереваясь облобызать папский перстень, но Иннокентий властным жестом остановил его.

– Ты и есть Франциск из Ассизи?

– Да, ваше святейшество.

– И ты – учишь? – спросил папа, брезгливо разглядывая монаха. – Вот ты! Грязь еси! Смрад еси! Да тебе впору учить свиней, а не людей! Отправляйся к ним, ты им больше подойдёшь. Валяйся среди них, будешь там как раз.

Монах поднялся с колен, поклонился папе и смиренно ответил:

– Хорошо, я исполню твою волю.

И вышел.

В шатёр сразу же вбежали слуги с курительницами. Лёгкий сизый дымок с запахом благовоний очистил воздух.

Папа осуждающе покачал головой и отпил вина.

– Ваше святейшество, король Франции в лагере, – доложил секретарь.

– Он занял отведённые ему шатры?

– Осмелюсь сообщить… Он идёт сюда.

– Как? Не переодевшись с дороги, не отдохнув?

– Да, ваше святейшество.

– Похвальная торопливость, – холодно усмехнулся папа. – Что ж, готовьтесь к приёму. Вино из шатра уберите.

– Соизволите переодеться? Я прикажу подать торжественное одеяние.

– Не надо. Разговор у нас будет серьёзный, но неофициальный. Проследи, чтобы у шатра не было никого. И сам не забудь уйти.

– Ваше святейшество…

– Смотри. Тебе ли не знать, что есть тайны, которые убивают. Глупцы думают, что убивает кинжал или яд, а на самом деле меч разящий – слово. Не трясись. Иди, проследи, чтобы всё было готово для пира, который мы дадим королю. И чтобы вина хватило, французы – известные пьянчуги, а уж на дармовщину будут пить, пока с ног не свалятся.

Вдалеке запели трубы, до Иннокентия донёсся приближающийся гул многих голосов, лязг оружия, смех. Вскоре шум стих, звякнули кольца дверной занавеси и кардинал-диакон доложил:

– Его величество король Франции смиренно просит дозволения войти!

Иннокентий махнул рукой, слуги отдёрнули занавесь и в шатёр, пригнувшись, шагнул Филипп II Август.

Король был моложе папы на пять лет, но выглядел старше.

«А ведь, похоже, что он вступил на порог старости, – с ноткой самодовольства подумал Иннокентий, разглядывая своего гостя. – Сколько ему теперь? Должно быть, лет сорок пять, и один Господь знает, сколько осталось. Капетинги не отличаются долголетием. Пожалуй, этого я не учёл…»

Рослый, широкоплечий, слегка тяжеловатый, темноволосый, с красивым, надменным лицом, король, казалось, заполнил собой всё внутреннее пространство шатра. Он был одет в богатый, изукрашенный шнуром камзол и штаны, высокие сапоги со шпорами и изрядно пропылённый плащ. Волосы короля были прижаты золотым обручем.

Филипп Август подошёл к сидящему папе, удивительно легко для такого массивного человека преклонил колено и коснулся губами папского перстня. Иннокентий поцеловал его в лоб.

– Встань, сын мой. Благополучна ли была твоя дорога?

– Благодарю, ваше святейшество, вполне, – церемонно ответил король.

– Наше желание лицезреть короля Франции было столь велико, что мы покинули град Святого Петра и двинулись тебе навстречу.

– Благодарю вас, ваше святейшество. Ознакомившись с посланием, переданным мне легатом, я отложил все дела и лишь с малым отрядом выехал в указанное место.

– Оставьте нас! – негромко приказал Иннокентий и дворяне, сопровождавшие короля, куриальные чиновники и слуги вышли из шатра.

– Садитесь, Филипп, – негромко сказал Иннокентий, указывая на складной стул. Король недоверчиво осмотрел хлипкое сооружение и осторожно уселся. Стул скрипнул, но выдержал.

– Зачем вы всё-таки попросили о встрече, граф? – спросил король уже совсем другим голосом, лишённым показного смирения и подобострастия. – У меня нет лишнего времени, чтобы скакать на встречу с вами через всю Францию. Отбитый зад и стёртые ноги – не такая уж высокая цена, но вот время… Времени у меня всегда не хватает. Надеюсь, причина достаточно веская.

Иннокентий вздохнул.

– В вашем сердце нет мира, Филипп, я чувствую это. Вы всё ещё считаете меня своим врагом, а это грех, ибо сказано:

«Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» …[80]

– Оставьте, граф, – перебил папу Филипп, – я не восторженная монашка. Слова – это слова, а дела – это дела. Именно Святой Престол отнял у меня Агнессу, и это навсегда останется между Римом и Парижем, между вами и мной.

– Во-от даже как? – протянул Иннокентий. Он сложил ладони перед грудью, опустил на них подбородок и упёрся тяжёлым взглядом в переносицу Филиппу. Филипп выдержал этот взгляд, лицо его ожесточилось.

– Когда вы, Филипп, избрали себе в жёны Изабеллу де Эно, Рим благословил этот брак, закрыв глаза на некий элемент кровосмешения, понимая, что в приданое она принесёт вам графство Артуа. Когда же после её кончины вы решили жениться на Ингеборге Датской,[81] папа одобрил и этот союз. Но после первой брачной ночи вы отвергли свою супругу и обратили свой взор к Агнессе де Меран. В конце концов, и это бы не стоило внимания Престола Святого Петра – мужчины есть мужчины, и сеньор вправе выбирать себе наложниц. Но вы заточили в монастырь свою законную супругу, заставили священников расторгнуть законный брак и, несмотря на запрет моего предшественника, папы Целестина, короновали свою хм… конкубину.