Люби и властвуй - Александр Зорич

Перед таким Эгин счел необходимым проявить умеренную вежливость.

– Прошу простить, милостивый гиазир. С кем имею честь говорить? ― вопрос был излишен, но, пока существовал хоть один шанс из ста ошибиться в должности этого мужика, Эгин решил проявить деликатную осторожность.

– С капитаном «Зерцала Огня». Меня зовут Самел-лан, и я прошу вас спрятать меч в ножны.

От этого человека с варварской прической исходили спокойствие и сила. Но Эгину сейчас было плевать на выдающиеся качества этого «лосося». Он сейчас спасал свою карьеру и, судя по всему, ― шкуру.

– Эгин, рах-саванн Опоры Вещей. Этот человек, ― пряча меч, Эгин небрежно мотнул головой через плечо, указывая на палубного исчислителя, ― только что позволил себе вопиющее неуважение к моей должности.

– Хорошо, рах-саванн. Он будет наказан. Я приглашаю вас продолжить разговор в моей каюте.

Эгин помедлил мгновение. Сговорчивость Самел-лана показалась ему подозрительной. С другой стороны…

– И не только об этом, ― с неявной угрозой произнес Эгин. ― Я согласен. Ведите, капитан.

Самеллан молча кивнул и пошел к тому самому люку, в который Эгину уже приходилось спускаться, направляясь на досмотр каюты Арда оке Лайна. Широкая спина Самеллана вольготно раскачивалась в такт шагам. Эгин молча шел за ним. Потом начался спуск. «Странно, ― подумал Эгин. ― Кажется, на этих кораблях капитанские апартаменты находятся где-то на корме». Но спорить с Самелланом ему не хотелось. Да и не боялся Эгин в этот момент никого. В конце концов, уж кто-кто, а капитан «Зерцала Огня» должен лучше многих понимать, что означает «рах-саванн Опоры Вещей». Это означает то же самое, что и «неприкосновенный».

Они сделали по сумрачному тесному коридору не более шести шагов, когда дверь одной из кают за спиной Эгина стремительно отворилась.

Сознание Эгина зафиксировало это событие, но отреагировать он не успел. Потому что в следующее мгновение ему на затылок, очень профессионально, в единственно верную точку, опустился очень тяжелый, смягченный несколькими слоями ткани предмет.

Последнее, что успел услышать Эгин, прежде чем сознание окончательно угасло, был удивительно знакомый голос, прокричавший:

– Назад, идиот! Этот ― свой!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МЯТЕЖНИКИ

Глава седьмая

«ЗЕРЦАЛО ОГНЯ»

«Живой!» ― вот первое, о чем подумал Эгин, когда понял, что сидит на ковре, его ноги подперты чем-то мягким, а спина покоится на тугих подушках. Что его тело существует. Что его легкие дышат. Глаз он, однако, не открыл.

Судя по голосам и по разговорам, он находился в компании. Не слишком веселых, но достаточно просвещенных людей. Голоса некоторых показались Эгину знакомыми, или только показались?

– …и когда я увидел у своего ложа жука-мертвителя, когда его тлетворный запах ударил мне в ноздри, а сияние его глаз поведало мне о том, сколь близок я от последней черты, о том, сколь я бессилен даже против такой ерунды, я, тогда еще тринадцатилетний мальчишка, понял, что нам не уничтожить магию. Не уничтожить, хотя бы уж потому, что ее не уничтожить никому. Свод Равновесия лишь разыгрывает бурную деятельность по истреблению, магического. Это театр. В действительности же все, что происходит под началом гнорра, ― это мародерство. Мы не уничтожаем. Мы лишь крадем под благовидным предлогом. Со времен Инна оке Лагина, похоже, не осталось людей, у которых хватит твердости духа на то, чтобы уничтожить Диорх, Хват Тегерменда или что-то сродни этому. Я осознал это в тот миг, когда мне стало очевидно, что даже против жука-мертвителя моих сил недостаточно…

Сказать, что Эгин был удивлен слышать такие речения, значило бы не сказать ничего. Не будь головная боль столь мучительной, а положение столь двусмысленным и непонятным, он непременно открыл бы глаза, чтобы рассмотреть этого любителя резать правду-матку. Но он даже не пошевелился.

Рассказчик не умолкал. Голос его был скрипуч и тих, но его интонации выдавали в говорившем человека, не обделенного ни умом, ни волей. Очень скоро Эгин уверился в мысли, что находится в обществе коллег. По крайней мере, одного .коллеги. Самой разумной тактикой, на которую очень рассчитывал Эгин, было продолжение тактики, уже невольно им принятой. А именно сидеть тихо и не рыпаться. Тактика опоссумов, насекомых и оставшихся лежать на поле брани побежденных.

Может, разве что осторожно приоткрыть глаза. Впрочем, в зале, который был довольно просторным и скорее всего являлся стандартным «капитанским залом» где-то на корме, находилось не менее четырех человек, судя по уважительным покашливаниям и шороху одежд. О, каков был соблазн взглянуть на них сквозь частокол ресниц! Однако же Эгин сдержался.

Но Эгину не случилось дослушать рассказ до конца.

– Прошу прощения, милостивый гиазир, ― прервал рассказчика молодой тенор, ― кажется, наш гость уже в сознании. Хватит придуриваться, взгляните на нас своими ясными голубыми глазами, рах-саванн!

«Это, кажется, мне», ― чуть позднее, чем следовало, сообразил Эгин, полностью поглощенный совсем другим вопросом: где же совсем недавно слышал этот мальчишеский голос?

Играть в спящего дальше действительно было глупо. Ибо играть всегда имеет смысл до тех пор, пока никто не подозревает о твоей игре. Иначе она (а с ней и ты) превращается в посмешище. В жизни совсем не то, что в театре.

«Но ведь я не в театре!» ― сказал себе Эгин, и его веки, тяжелые, словно бы к ним были подвешены свинцовые гирьки, поехали вверх. Его левая рука, будто бы сонно, будто бы случайно проползла по левому боку, зацепив ножны. Они, разумеется, были пусты.

О да, голос был знаком Эгину не зря. Тот, кто вежливо, но как-то по-мальчишески посоветовал Эгину «не придуриваться», был не кем иным, как новым Знахарем Свода Равновесия, который пользовал самого Эгина не далее, как утром этого дня. Безусым пятнадцатилетним мальчишкой. «Разумеется, он тоже запомнил меня, обладателя голубых глаз», ― подумал Эгин.

Но это был не единственный сюрприз, который выпал на долю Эгина, , больше всего походившего в тот момент на слепого кутенка в день своего вступления в мир зримого.

– Позвольте представить вам, милостивые гиази-ры, моего коллегу и, главное, друга, Эгина, рах-саван-на Опоры Вещей!

Это был Иланаф. Он, и никто другой.

Эгин устроился на подушках и превратился в слух и зрение. Его глаза быстро привыкли к яркому свету масляных ламп, которых капитан ― сидевший во главе трапезы ― не пожалел для этого сборища, и теперь Эгин имел возможность все видеть.