Школа для негодяев - Дэнни Кинг

Веселье оказалось заразной штукой, и, как я ни старался утихомирить рыдающих от смеха одноклассников, вскоре уже безумно ржал сам. Держась за животы, гоготали все. Разумеется, за исключением Бочки.

Крыса хрюкал что-то нечленораздельное на ухо Ореху, подогревая градус истерики, пока Орех, наконец, не взмолился о пощаде. Я счел, что все это глупо, и Бочка ни за что не выйдет из кабинки, пока мы не прекратим балаган. Лучше всего нам отправиться наверх в гостиную и подождать его там.

— Хрен с тобой, сиди, где сидишь, нам на тебя плевать. Мы возвращаемся в гостиную. До скорой встречи, — сказал я, а потом мы открыли дверь и затопали, как будто удаляясь по коридору. Пятнадцать пар ног маршировали все тише, и вот в туалете воцарилась тишина.

— Я знаю, вы все еще здесь, — раздалось из кабинки.

— А вот и нет, — отозвался Четырехглазый. Что ж, этого следовало ожидать.

Крыса опять скорчился в приступе дикого хохота. Унять его было невозможно, и я попросил Ореха увести этого кретина, который подставлял всех остальных.

— Бочка, ты только сам себе делаешь хуже. — Я в последний раз забарабанил в дверь кабинки. — Все равно получишь то, что тебе причитается. Выходи, не тяни время!

— Бампер, ну почему ты не хочешь меня выслушать? Грегсон велел тебя ударить, что мне было делать!

— Хрень собачья, — высказался кто-то за моей спиной, но я вдруг вспомнил странное поведение Грегсона, когда мы вышли из медицинского пункта, и моя уверенность поколебалась.

— С чего бы это?

— Не знаю. Он приказал устроить так, чтобы у тебя носом пошла кровь — треснуть по голове сумкой, заехать в фасад кулаком или локтем, в общем, как угодно, но чтобы до конца экскурсии у тебя потекла краска.

— Не верю, — я с сомнением покачал головой.

— Это правда, клянусь.

— Но зачем?

— Понятия не имею. Грегсон сказал, что предупредил тебя и ты не будешь мне мстить.

— Брешет, — веско бросил Конопля, и большинство его поддержало.

Я на девяносто девять процентов согласился с общим вердиктом, однако крошечный оставшийся процент не давал мне покоя.

С какой стати Грегсон заставил Бочку залепить мне по носу? Зачем сказал, что я в курсе? Более того, зачем повел нас в музей, а потом еще показал мне, где находится центральный пост службы безопасности? Разрозненные факты никак не хотели складываться в одно целое. Я был почти уверен, что посредством этой экскурсии Грегсон намеревался преподать нам какой-то скучный урок. Какой? Хоть режьте, не мог понять. Впрочем, далеко не впервой оказывалось, что я чего-то не могу понять. Если вы уже успели об этом забыть, вспомните начало моего рассказа.

Я выбросил досадные мысли из головы и в последний раз забарабанил в дверь кабинки. Объяснение Бочки никуда не годилось, да я в нем и не нуждался. Причины его поступка — дело десятое, которое можно обсудить как-нибудь потом, за банкой холодного пива с чипсами. Мольбы, оправдания, извинения — все это не играло никакой роли.

Ах, ему, видите ли, приказали? И что с того? У него не было выбора? Эка важность. Он просто выполнял приказ? Да кого волнует! В Нюрнберге такие отмазки не прокатывали, не прокатят они и со мной. Бочка обвинялся в преступлении против Банстеда, публика в зале суда жаждала возмездия и я знал, что возмездие свершится.

— Ладно, старик, можешь сидеть тут, сколько влезет. Увидимся позже, — на прощание сказал я и отправился наверх пропустить баночку пивка.

Четыре часа, две банки пива и плотный обед спустя Бочка все еще сидел в сортире. Чтобы помучить его, Шпала оставил на полу перед кабинкой тарелку с сосисками и картофельным пюре под густым луковым соусом. Пытка возымела желаемый эффект: Бочка залился слезами, едва учуяв запах еды.

Все по очереди дежурили у кабинки, готовые нырнуть за Бочкой, как только он приоткроет дверь, и вытолкать его на открытое пространство, где им займусь я, но Бочка продолжал сидеть в своем святилище, хлюпая носом и надеясь на чудо, которое избавит его от жестокой кары.

Чудо явилось около восьми часов вечера.

— Черт, ты откуда взялся? На чем приехал? Тебя что, не выгнали?

Трамвай помотал головой и сказал, что все хоккей.

— Тебя же зацапали на краже! — напомнил Крыса. — Грегсон сказал, если кто чего стырит, его вышвырнут из Гафина пинком под зад.

— Знаю, — кивнул Трамвай. — Мне сам Грегсон приказал украсть что-нибудь из лавки.

Новость стала для нас громом среди ясного неба. Прошло несколько секунд, прежде чем смысл Трамваевых слов дошел до нас, и на него посыпались десятки неудачно сформулированных вопросов.

— Что?! — был первый из них.

— Грегсон велел мне пойти и стащить что-нибудь из сувенирной лавки.

— Что?! — незамедлительно последовал второй.

— Что угодно, это не имело значения. «Сопри что-нибудь, — сказал он, — и, главное, сделай это на виду у всех».

— Эй… что?!

— А как же… Что?! Ни хрена себе!

— Грегсон еще сказал, что я должен поднять шум, орать и брыкаться, кто бы что ни говорил, даже он сам.

— Он… что? Но… Что?!

— Так и было, зуб даю. Грегсон даже заплатил мне двадцатку и сказал, чтобы я не волновался, мол, все будет путем. Он вроде как хотел устроить из меня показательный пример, что-то в этом роде, — прибавил Трамвай. — Если честно, я чувствовал себя последним идиотом.

— Погоди… Когда он так сказал?

— Когда Шарпей раздавал бутерброды. Грегсон отвел меня в сторону и объяснил, что от меня требуется. Я пошел и сделал все как надо. Сидра случайно не осталось?

— Извиняй, нет. Лягушатник с Крысой вылакали все еще до твоего возвращения, — пожал плечами Конопля. — А музейные бульдоги, что они говорили?

— Хотели вызвать копов, но Грегсон запудрил им мозги какой-то чушью насчет того, что мои родители погибли в автокатастрофе и что кухонный магнитик напомнил мне о них, поэтому, дескать, я его и спер. Короче, мне устроили выволочку и через полчаса отпустили. Ну хоть пиво-то есть?

Кто-то достал из холодильника банку пива и передал ее Трамваю. Прежде чем продолжить свои откровения, тот подтянул за кольцо и сделал смачный хлюпающий глоток.

— Грегсон почему-то назвал и меня, и себя фальшивыми именами. Фигня какая-то, да?

— Точно, — подтвердил я, и в голове у меня вдруг все завертелось.

— Так где ты болтался, если вас отпустили через полчаса — спросил Четырехглазый.

— Грегсон показал мне лестницу в западном крыле, велел запомнить ее расположение, а потом отвел в «Бургер Кинг».

— И что вы там ели? — с жадным блеском в глазах спросил Тормоз.

— Да какая разница, — вмешался я. — Ну-ну, что еще говорил Грегсон? Он объяснил, зачем было нужно, чтобы ты устроил этот цирк?

— Сказал, что это наглядная демонстрация для всех остальных и что музейные охранники в курсе дела. Только когда нас забрали, выяснилось, что ни хрена они не в курсе. В общем, Грегсон велел мне заткнуться, уломал бульдогов отпустить нас, а потом взял нам по королевскому бургеру и по здоровенной порции картошки. Вот и все… А, нет, была еще одна фишка. Грегсон попросил меня не упоминать об этом случае, когда я буду общаться с предками.

— Ага, как будто ты прям сейчас побежал и доложил, — фыркнул кто-то.

— А я ему: не переживайте, они же все равно погибли в автокатастрофе, — расхохотался Трамвай.

— Что, правда? — ужаснулся Крыса. В ответ Трамвай закатил глаза и замотал головой.

— Погоди-ка, выходит, Бочка тоже не заливает? — наконец произнес кто-то.

— Чего? Это вы о чем? А где Бочка-то? — Трамвай заоглядывался по сторонам.

— В сортире, — сообщил Конопля, не упоминая подробностей.

— Ладно, можешь вываливаться, — разрешил я, но Бочка сидел, как приклеенный.

— Бампер, ну послушай меня, пожалуйста. Я же сказал, что извиняюсь. Я дам тебе все, что захочешь, только отпусти меня, — завывал он. — Позовите мистера Грегсона. Я хочу домой. Я хочу есть.

Трамвай осведомился, сколько времени Бочка провел в заточении (мы ответили) и почему перед кабинкой стоит тарелка с сосисками и картофельным пюре.

— Это Бочкин обед, на случай, если он проголодается, — пояснил Шпала.

— Я умираю с голоду, — простонал Бочка из-за двери.

— Я вляпался в это дерьмо и испачкал новые кеды, — пожаловался Трамвай.

— Не переживай, Бочка оближет их дочиста, — захихикал Шпала, в восторге от собственного остроумия.

— Я не собираюсь тебя трогать, мне просто нужно поговорить с тобой про Грегсона, — убеждал я Бочку, но хитрый ублюдок мне не верил. Я дал честное слово, что не обманываю его и даже поклялся собственной матерью, но он не сдвинулся с места. Вообще-то Бочку можно было понять: если прикинуть, сколько раз мы клялись жизнью близких родственников, чтобы придать правдоподобность какой-нибудь гнусной лжи, каждый из нас должен был осиротеть не меньше дюжины раз.