Дело петрушечника - Роман Валериевич Волков

— Нам необходимо посмотреть папки с протоколами заседаний сиротского суда от 18** до 18** года.

— Что ж, — архивариус потер руки, — это можно устроить, хоть и давно было дело. Вы тут обождите, я сейчас принесу.

Старик скрылся в полутемном коридоре, и Роман Мирославович сел на табурет, смахнув с него пыль. Вскоре Давид Альбертович вернулся с пачкой папок, сложил их на столе, повернулся и сказал:

— Вот, господа, все, что смог найти. Глядите сколько угодно, только протоколы между папками не мешайте, а то я потом их не соберу.

Муромцев придвинул табурет к столу и принялся лихорадочно просматривать папку за папкой. Архивариус зажег еще одну лампу, поставил ее на стол и собрался было выйти, но голова его остановил:

— Погоди, Давид, может, подсказать чего надо будет.

Роман Мирославович тем временем проверил почти все протоколы сиротских судов. Их все вел Валентин Ничипоренко, за редким исключением.

— Некоторые протоколы вел кто-то другой, — сказал сыщик.

— Может, Ничипоренко в тот день болел и пропустил заседание? — предположил Омельчук.

— Может, и так, — согласился Муромцев и продолжил: — Смотрите, Никольский на нескольких заседаниях записан как полицейский художник. Давид Альбертович, мне нужны полицейские протоколы того же времени.

— Какие именно? Из судов?

— Да, пожалуй. Я уверен, что и там мы найдем фамилию этого художника.

Архивариус принес еще несколько папок.

— Ну, конечно! — воскликнул Муромцев, быстро пролистав желтые листы. — Никольский числился как вольнонаемный художник по полицейскому управлению!

Архивариус уселся на пачку перевязанных крест-накрест старых газет, закурил трубку и стал объяснять:

— Понимаете, пан сыщик, когда в сиротском суде разбирали спорные дела, сопряженные с уголовными преступлениями, то в заседаниях присутствовали представители полиции. Иногда они брали для отчетности с собой и художника — это было проще, чем фотографировать в зале суда несчастных детей убитых. Сами посудите, чего стоило таскать с собой каждый раз фотографа с громоздким аппаратом? К тому же дети зачастую ревели и срывали съемку.

— Ну да, ну да, — согласно закивал Муромцев, — а вот и доктор Пилипей. Он тоже иногда присутствовал.

— А как же без доктора? — сказал архивариус. — Его приглашали всегда, когда сироты были не совсем душевно здоровы и могли чувств лишиться или в истерику впасть! А некоторые и на членов суда бросались, и такое бывало!

— Ага, — продолжал Роман Мирославович, — учитель Евген Радевич и купец Нечитайло тоже тут. Видимо, как представители своих сословий. Но были не подряд на всех заседаниях. Очевидно, что членов совета меняли, совершая ротацию.

— Все правильно, — подал голос голова, — мы так же поступаем.

— Тогда, Давид Альбертович, — сказал Муромцев, поднимаясь, — попрошу вас составить реестр всех дел, в которых присутствовали все из этого списка разом. Думаю, таких дел будет от десяти до двадцати. Принесите мне этот реестр в ресторан, я там буду обедать.

— В «Звезду»? — спросил архивариус.

— Да, пожалуй, туда. Если судить по кофе, меню там тоже отменное.

— Постараюсь все сделать в лучшем виде и как можно скорее.

— Буду премного благодарен.

Голова и сыщик попрощались и разошлись: Омельчук отправился в свой кабинет, а Муромцев — знакомой дорогой к ресторану. По пути он принялся, по обыкновению, анализировать новые данные, раскладывая их в голове по порядку: «Итак, уже понятно, что убийца по какой-то причине уничтожает всех, кто был на судебных процессах сиротского суда. Причем даже художника с секретарем. И это как-то завязано на откусанном пальце и кукле-Петрушке, причем опять же не на целой, а только на правой ручке куклы. Ведь можно было в рот убитому и целого Петрушку затолкать, ан нет — только правая ручка!»

Тем временем он вошел в ресторан и сел за свободный столик. Закурив, взял со стола засаленное мятое меню и, глядя сквозь него, продолжил размышления: «С чем же связаны убийства и сиротский суд? Может, претендующему на опекунство отказали в усыновлении сироты и он теперь мстит таким страшным образом всем участникам того процесса спустя пятнадцать лет? Но за что? Может, подросший ребенок попал в беду или погиб? А может, наоборот, выросший сирота мстит тем, кто не отдал его доброму, но показавшемуся суду неблагонадежным кандидату, а поместил в приют? Ясно одно — все присутствовавшие на этих заседаниях находятся в списке потенциальных жертв, и тех, кто еще жив, надо срочно брать под охрану. Да где же официант?»

Муромцев выкурил в томительном ожидании еще одну папиросу, затем отчаянно затушил ее в пепельнице и, так и не дождавшись официанта, отправился назад в архив. Головная боль стала накатывать волнами, заставляя замедлять шаг. К тому же из-за голода появилась тошнота, и Роман спускался в подвал, качаясь и перебирая рукой по холодной кирпичной стене.

Архивариуса он застал на рабочем месте — тот сидел, обложенный стопками папок, некоторые из них лежали на полу. Старик, увидев вошедшего сыщика, улыбнулся и протянул ему аккуратно написанный реестр со словами:

— Я велел снять с дел копии, потому мы так затянули. К счастью, дел всего двенадцать, чаще всего все пятеро одновременно не присутствовали. То одного не было, то другого заменяли.

Роман Мирославович взял реестр и принялся читать вслух:

— Евграф Волчанский, чиновник. Петр Федулаев, ремесленник. Так, здесь члены коллегии, чиновники и служащие других департаментов.

— И еще двадцать она фамилия, — подытожил архивариус.

— Надо срочно дать телеграмму нашему полицмейстеру. В этом списке либо будущие жертвы, а может, и, чем черт не шутит, возможный убийца! Теперь нам надо составить такой же перечень сирот из этих дел и проверить каждого из них. Убийца может быть и среди них.

— Я взял на себя смелость и такой список составил, — улыбнулся архивариус, — вот, ознакомьтесь, Роман Мирославович.

Роман удивленно ответил:

— Вы очень прозорливы, Давид Альбертович, вам бы в полиции работать!

— Ну, что вы! Мы люди простые, немудреные, наше дело — канцелярия!

Далее Роман Мирославович принялся вчитываться в список сирот:

— Младенец Лизавета Никифоровна. Четыре месяца. Так, ну женский пол сразу отметаем… Хотя нет. Может, убийца ее защитник? Ладно, смотрим дальше. Владимир Шомка, три года. Ага, тут заседание сразу с несколькими сиротами — Христофор Улитин, пяти лет, Яков Бурцев, тринадцать лет, Лев Душненко, одиннадцати лет, и Иоаннис Каргалаки, десять лет. А вот дети погорельцев, четверо — Полина Рысляева, три года, Шота Конашвили, один год, Артем Маратюк, три года, и младенец Егор Кузьменко, четыре месяца. Потом снова поодиночке идут — Ефим Шаркунов, девять лет, Софья Малая, пять лет, младенец без имени, наречен Иваном Ивановым, один месяц.

Роман Мирославович вздохнул, вытер пот со лба рукавом и посмотрел куда-то под потолок.

— Да, большой список, — сочувствующе заметил