Поступь хаоса - Патрик Несс

Плеск воды.

— Река! — лает Манчи.

Мы бежим дальше, поворачиваем, сбегаем по небольшому склону, опять поворачиваем, и вот она, река, прямо перед нами, широкая, гладкая и спокойная, куда спокойней, чем в прошлый раз. Мы молча падаем на скалистый берег и пьем, а Манчи забирается прямо в воду и жадно лакает.

Виола сидит рядом со мной, и на меня снова накатывает ее тишина. Как бы ясно и четко она ни слышала сейчас мои мысли — ну, мы всетаки тут одни, никаких посторонних Шумов, — оглушительная тишина раздирает меня на части, как самое страшное горе. Хочется взять эту тишину и вжаться в нее, исчезнуть, раствориться в пустоте.

Как хорошо было бы сейчас просто исчезнуть. Как чудесно…

— Я не могу не слышать тебя, — говорит Виола, вставая и открывая сумку. — Когда мы одни и вокруг больше никого.

— А я не могу не слышать тебя, — отвечаю я. — И неважно, есть кто-то рядом или нет. А ну брысь из воды! — кричу я Манчи. — Там могут быть змеи.

Он не слушается: стоит в воде и виляет задом до тех пор, пока повязка не отваливается и не уплывает, а потом сразу выскакивает на берег и принимается лизать хвост.

— Иди сюда, я посмотрю.

Он тявкает в знак согласия, но когда я подхожу, тут же прячет хвост под себя — насколько позволяет новая длина. Я осторожно его вытаскиваю. Манчи без умолку бормочет: «Хвостик! Хвостик!»

— Представляешь? — говорю я Виоле. — На собак твой пластырь тоже действует!

Она достает из сумки два диска, продавливает их большими пальцами, и они вытягиваются в бутылки. Наполнив обе водой, она бросает одну мне.

— Спасибо, — не глядя, говорю я.

Виола вытирает свою бутылку насухо. Пока она убирает воду в сумку, мы стоим на берегу, и по ее молчанию я чувствую: она хочет что-то сказать.

— Послушай, я не хочу тебя обидеть, — наконец выдавливает Виола, поднимая на меня глаза, — но не пора ли прочесть ту записку? Ну, на карте.

Я чувствую, как заливаюсь краской и как во мне просыпается желание спорить.

А потом я просто вздыхаю. Я устал, уже поздно, и нам опять надо бежать, и она права, так ведь? Если я стану спорить, то только из вредности.

Вопщем, я кидаю рюкзак на землю, вытаскиваю книжку и разворачиваю карту. Не глядя, протягиваю Виоле. Она достает фонарик, светит им на записку Бена и начинает читать вслух. Надо же, хоть она читает своим голосом, у меня такое чувство, бутто это Бен со мной говорит, бутто это его Голос летит сюда из Прентисстауна и бьет в самое сердце.

— «Иди в поселение на другом берегу реки, — читает Виола. — Оно называется Фарбранч, и тамошние жители должны тебя принять».

— Ну да, некоторые приняли, — замечаю я.

Виола продолжает:

— «Ты не все знаешь об истории Прентисстауна, Тодд, но если ты узнаешь правду, тебе грозит опасность. В Фарбранче тебя примут только потому, что ты невиновен».

Я краснею еще сильней — к счастью, вокруг темно.

— «Из дневника мамы ты узнаешь остальное, а пока предупреди внешний мир: Прентисстаун готовится к наступлению. Ждали только одного: когда последний мальчик в Прентисстауне станет мужчиной». — Виола поднимает голову. — Это ты?

— Да, я самый младший в городе. Через двадцать семь дней мне исполнится тринадцать, и по законам Прентисстауна я стану мужчиной.

Отчего-то я не могу не вспомнить, что показывал мне Бен…

Про то, как мальчик становится…

Я тут же прикрываю эту мысль другими и выпаливаю:

— Но я понятия не имею, зачем они ждут, когда я повзрослею!

— «Мэр хочет захватить Фарбранч и остальные города. Мы с Киллианом попытаемся ему помешать, но остановить его мы не сможем. Фарбранч в опасности, ты должен предупредить людей! Всегда, всегда, всегда помни, что мы любим тебя, как родного сына. И нам очень тяжело бросать тебя на произвол судьбы, это самое страшное испытание в нашей жизни. Бог даст, мы еще свидимся, но сначала ты должен как можно скорее добраться до Фарбранча, ты должен их предупредить! Бен». — Виола поднимает взгляд. — Последние слова подчеркнуты.

— Знаю.

Мы целую минуту молчим. В воздухе висит чувство вины — наверное, мое.

Потомушто откуда мне знать, что чувствует бесшумная девчонка?

— Это я, — говорю, — я во всем виноват.

Виола молча перечитывает записку.

— Они должны были сказать тебе! Знали ведь, что ты не умеешь…

— Если бы сказали, прентисстаунцы прочли бы мой Шум и узнали, куда я бегу. У меня даже форы бы не было. — Я заглядываю в ее глаза и сразу отвожу взгляд. — Просто я должен был сразу дать книжку тому, кто умеет читать. А Бен — он хороший. — И уже тише добавляю: — Был.

Виола складывает карту и отдает мне. Я бережно засовываю листок под обложку дневника.

— Я могла бы его прочесть, — говорит Виола. — Ну, дневник твоей мамы. Если хочешь.

Я встаю к ней спиной и прячу дневник в рюкзак:

— Нам надо идти. И так много времени потеряли.

— Тодд…

— За нами гонится целая армия. Не до чтения!

Итак, мы снова в пути — бежать надо как можно дольше и как можно дальше, но, когда встает сонце — медленное, ленивое и холодное, — мы валимся с ног от недосыпа (ведь мы целый день трудились), и никакая армия не заставит нас бежать. Самое большее, на что мы способны, — быстро идти.

И мы идем. Идем все утро. Дорога по-прежнему пролегает вдоль реки, как мы и надеялись, а местность вокруг становится ровней: огромные травянистые поля тянутся к низким холмам вдалеке, за которыми начинаются холмы повыше и — по крайней мере, на севере — горы.

Дикая природа. Никаких тебе заборов, возделанных полей или других признаков человека — кроме самой дороги, по которой мы шагаем. С одной стороны, это хорошо, а с другой — очень странно.

Раз истребили не всех жителей Нового света, то где они?

— Думаешь, это нормально? — спрашиваю я Виолу, когда мы одолеваем очередной пыльный поворот. Впереди ничего, кроме еще нескольких пыльных поворотов. — Думаешь, мы выбрали правильную дорогу?

Виола задумчиво выдувает воздух:

— Мой папа всегда говорил: «Только вперед, Виола, только вперед и вверх!»

— Только вперед, — повторяю я.

— Вперед и вверх.

— А какой он был? — спрашиваю. — Твой па?

Виола смотрит на дорогу, и я замечаю на ее лице легкую улыбку.

— Он пах свежим хлебом, — говорит она и молча уходит вперед.

Утро сменяется точно таким же днем: мы бежим, если можем, быстро идем, если не можем бежать, и отдыхаем, когда совсем невмоготу. Река по-прежнему гладкая и спокойная, как и зелено-коричневый пейзаж вокруг. Высоко в небе парят синие ястребы, выслеживающие добычу, но других признаков жизни нам не попадается.

— Какая пустая планета, — говорит Виола, когда мы останавливаемся на быстрый перекус возле естественной запруды.

— Да нет, живности тут хватает, ты уж поверь, — бормочу я, поедая сыр.

— Да я верю. Просто мне теперь ясно, почему сюда стремятся переселенцы: здесь полно плодородных земель. Людям есть где построить новую жизнь.

— Люди могут ошибаться, — говорю я.

Виола потирает шею и смотрит на Манчи, который нюхает края запруды — видно, почуял древесных ткачей, живущих на дне.

— А почему вы становитесь мужчинами в тринадцать? — вдруг спрашивает Виола.

— Чего? — удивленно переспрашиваю я.

— Ну в этой записке говорится, что все ждут, пока последний городской мальчик станет мужчиной. Зачем ждать?

— Ну так уж повелось в Новом свете. Вроде в Писании так сказано. Аарон вечно говорил, что тринадцатый день рождения символизирует день, когда ты вкушаешь от Древа знаний и познаешь Грех.

Виола удивленно смотрит на меня:

— Ничего себе! Довольно жестоко, нет?

Я пожимаю плечами:

— Бен объяснял иначе: у маленькой кучки людей на такой большой пустой планете нет времени на детство. Нужны взрослые. В тринадцать лет у тебя появляются настоящие обязательства. — Я швыряю в запруду камень. — А вапще не спрашивай. Тринадцать лет и тринадцать, я не знаю почему! Тринадцать циклов по тринадцать месяцев.

— Тринадцать месяцев?! — Виола вскидывает брови.

Я киваю.

— Но в году же только двенадцать месяцев!

— А вот и нет. Тринадцать.

— Ну здесь может и так. А на моей планете их двенадцать.

Я только моргаю и почему-то чувствую себя дураком.

— В Новом свете год состоит из тринадцати месяцев.

Виола поднимает глаза, как бутто до нее дошло что-то важное:

— Понимаешь, в зависимости от длины дня и месяца на этой планете тебе может быть уже… четырнадцать лет!

— Здесь все не так! — строго отрезаю я. Не нравятся мне эти разговоры. — Через двадцать семь дней мне исполнится тринадцать.