Завтрашний взрыв - Иван Алексеев

Русские войска в походной колонне двигались в своем обычном порядке: вначале передовой полк, за ним полки правой и левой руки, затем большой полк, и замыкал колонну сторожевой полк. С левого фланга войско прикрывал от неприятеля легкоконный ертаульный полк, специально предназначенный для действий рассыпным строем, скакавший по параллельным объездным дорогам. А в авангарде вел непрерывную разведку десяток поморских дружинников под командой Желтка. Разик время от времени покидал штаб и мчался вперед, к своим бойцам, чтобы затем доложить воеводе результаты разведки.

Когда до Москвы остался всего один дневной переход, Разик вновь выехал в авангард и догнал десяток. Поздоровавшись с бойцами, полусотник сделал знак Желтку следовать за ним и поскакал вперед, туда, где в пятидесяти саженях в гордом одиночестве плавной рысью двигался на острие всего русского войска головной поморской дружины Михась.

— Здравствуй, Михась! Какова обстановка?

— Здравствия желаю, брат полусотник! Все спокойно, дорога чистая. Видать, ертаульный полк все вражеские заслоны одним своим бравым видом разогнал!

— Это хорошо, — усмехнулся Разик. — Ну, тогда получай новое задание: прямо сейчас, до очередного привала, отрывайся от войска и скачи во всю прыть без остановки прямиком в стольный град Москву, в усадьбу нашего боярина Ропши. Доложишь ему обстановку.

У Михася на секунду перехватило дыхание, сердце его затрепыхалось, забилось учащенно. «Джоана! Неужели он скоро увидит ее?!»

— И передай от меня привет бойцу особой сотни Катерине, а также леди Джоане, — как ни в чем не бывало продолжил полусотник.

Михась с подозрением взглянул на скачущего рядом друга:

— Ты это что, нарочно посылаешь меня в столицу для устройства личных дел, ослабляя боевое охранение?

Но на защиту чуть замешкавшегося с ответом Разика тут же встал Желток:

— Ну почему вы все так не любите своих начальников, подозреваете нас в глупости, недальновидности, нерадивости и вообще во всевозможных смертных грехах?! — с деланным негодованием воскликнул он. — Да вы просто нам завидуете! Верно, Разик?

— Верно, брат десятник, — печально вздохнул Разик и с притворной строгостью вновь обратился к Михасю: — А ты, боец, не рассуждай, когда тебе приказывают, а подноси ладонь к берету и отвечай: «Слушаюсь, брат полусотник!»

— Слушаюсь, брат полусотник! Разреши выполнять?

— Погоди. Одного тебя посылать нельзя, все-таки кругом рыщут вражеские разъезды. Пропадешь опять куда-нибудь, ищи тебя потом. Возьмешь с собой Кашку. Он боец опытный, от ненужного риска удержать сумеет. И вообще, твоя задача не саблей махать и из пистолей палить, в одиночку круша ордынские заслоны, а добраться как можно быстрее целым и невредимым до нашей усадьбы и обрисовать боярину Ропше обстановку. Пусть заранее решит, как ему и нам действовать, когда начнется осада столицы, и приготовится соответственно. Понял, брат?

— Все понял, Разик. Спасибо тебе!

— Служу Руси и Лесному Стану! — шутливо вытянулся в седле полусотник, хотя искренняя благодарность друга была ему весьма приятна. — Желток! Давай ставь задачу Кашке.

Желток кивнул, придержал коня и, когда следовавший за ними десяток приблизился, поскакал рядом с Кашкой, на ходу передавая ему приказ командира. Кашка выслушал десятника со своей обычной невозмутимостью. Он уже неоднократно бывал в Москве. Всего месяц назад ему по дороге на Засечную черту пришлось так же срочно разворачиваться и отправляться в столицу сопровождать гонца — молодого пограничника Ванятку, который вез государю весть о готовящемся набеге.

Взяв одной рукой поводья сразу двух заводных коней, находившихся в походной колонне десятка, одного — для себя и одного — для Михася, Кашка попросил бойцов посторониться, чтобы дать ему дорогу. Пронзительно свистнув, он поскакал вперед, объезжая сместившийся на обочину строй, нагнал Михася, передал ему повод:

— Брат головной, дружинник Кашка к марш-броску до столицы готов!

Михась в ответ счастливо улыбнулся. Надеясь скоро увидеть свою невесту, он чувствовал небывалый прилив сил и готов был сокрушить всякого, кто осмелится встать у него на пути.

— Ну что ж, если готов — вперед!

Михась взмахнул нагайкой и пустил коня вскачь по широкому наезженному шляху в направлении столицы государства Российского, матушки-Москвы.

По большим и малым дорогам двигались к стольному граду отряды русских ополченцев. Из-под Рязани, Серпухова и других городов шли и шли ратники, многие из которых уже успели принять бой с превосходящими силами противника, вынуждены были отступить, но не признали своего поражения, не склонили головы и теперь стремились влиться в большое войско, чтобы всем миром дать решительное сражение терзавшей родную землю орде.

Степа ехал шагом в арьергарде колонны своего отряда, бросив поводья, опустив голову, погруженный в невеселые думы. Неожиданный конец беседы с молодым пограничником, сообщившим ему о гибели поморского дружинника Михася, тяжким грузом лег на сердце стражника. Выздоравливая в монастыре после ранения, Степа не раз представлял себе, как он вновь встретится со своими друзьями-поморами, в первую очередь, конечно, с Михасем, который стал ему за короткое время лучшим другом, даже скорее побратимом, и обсудит с ними самое важное, что составляло суть его жизни. А самыми важными для Степы были воинский долг, честь и судьба отечества. Он знал, что раньше, во время службы в московской страже, многие сослуживцы втихаря над ним посмеивались, считали недотепой и простаком, и прозвище «честный стражник», которым наградил его простой люд, звучало в устах этих насмешников не как похвала, а как издевка. Для них понятие чести заменяла личная выгода и служение отечеству измерялось вполне конкретным жалованьем. А вот для поморских дружинников, как и для Степана, священные слова «честь» и «Родина» не были пустым звуком. Они так же, как и он сам, готовы были пожертвовать жизнью, выполняя свой воинский долг. И вот Михась, защищая Родину, пал в неравном бою на Засечной черте. Степа тяжело вздохнул, превозмогая все еще ощутимую боль в груди, снял шапку, перекрестился. Подняв голову, стражник увидел, что тот самый молодой пограничник, Ванятка, отстал от строя и стоит на обочине, явно поджидая его.

Ванятка, дождавшись, когда Степа поравняется с ним, решительно шагнул к стражнику и пошел рядом, взявшись рукой за стремя.

— Ты прости, Степа, что я тебе отвечал грубо, — без обиняков начал он. — Я не знал, что поморские дружинники — твои друзья. Они ведь тоже мне, как и тебе, жизнь спасли. А как и почему — про то не спрашивай. Не отвечу.

— Ладно, друг, — Степа протянул пограничнику руку, — я все понял.

Ванятка, отпустив стремя, на ходу обменялся со стражником рукопожатиями.

— Степа, ежели тебе надобна моя помощь, чтобы твой розыск вести, то ты говори, не стесняйся. Теперь-то я тебе чем смогу, подсоблю. — Он помолчал, затем вновь обратился к стражнику: — Только скажи мне, какое злодеяние там, в монастыре, было совершено такое ужасное, что ты и в походе его расследуешь?

Стражник медлил с ответом. Кто на самом деле этот паренек? Вдруг его первоначальная грубость и последующие извинения — всего лишь хитрый ход, предпринятый, чтобы втереться в доверие? Степа на своем веку повидал всякого и мог без труда припомнить не один случай, когда друг оборачивался врагом. А в том, что сейчас в рядах ополчения находится враг, и не один, Степа был уверен твердо. Он по собственному боевому опыту слишком хорошо знал турок, направлявших ордынский набег, чтобы сомневаться в тактике их действий. Отравление колодцев, убийство военачальников, поджог пороховых складов, взрыв крепостных ворот перед штурмом — вот неполный перечень диверсий, которые легко могли осуществить несколько предателей, засланных опытными наставниками в ряды русского войска. Никому из новых знакомых верить нельзя! Да и старые приятели зачастую оказываются совсем не теми, за кого себя выдают. Жил себе человек, вроде бы честный и порядочный, а учуял запах денег и власти или встал перед выбором — смерть или предательство, и изменился вдруг до неузнаваемости.

— Да нет, Ванятка, какое уж тут расследование, — деланно искренним и задушевным тоном ответил наконец Степан. — У нас с тобой сейчас одна забота: в ряды большого войска встать да неприятеля от стен стольного града отразить!

— И то верно! — с готовностью кивнул молодой пограничник, не заметивший некоторой фальши в Степином голосе. — Ну, ладно, пойду догоню свой отряд.

Он отпустил стремя, махнул на прощанье рукой, легко и привычно побежал вперед, туда, где в середине колонны шагали ратники из дружины купца Еремы.

Степа вновь глубоко вздохнул, потряс головой, стараясь прогнать печальные мысли о погибшем друге и сосредоточиться на анализе произошедших событий. Он почти не сомневался, что в рядах ополчения идет в Москву враг. Кому еще взбредет в голову бросать в окно больничной палаты ручную бомбу, о самом существовании которой ни крестьяне-ополченцы, ни монахи и слыхом не слыхивали? Наверняка сей неведомый враг получил столь ценный и редкий боевой снаряд от своих турецких хозяев. И вряд ли его основной задачей являлось убийство монаха-отшельника, хотя и спасшего героически жителей целого села от ордынской неволи, но все же не представлявшего, тем более — после тяжелого ранения, особой опасности для набега. Вероятно, монах был опасен лишь для самого предателя, спрятавшегося под чужой личиной, а основное задание турецкого засланца было, несомненно, другим. Где же взорвется следующая бомба? В шатре большого воеводы русского войска? У кремлевских ворот? Эх, были бы рядом со Степой надежные и опытные товарищи, понимающие его с полуслова, на которых он мог бы во всем положиться, такие, как поморские дружинники! Стражник продолжал ехать шагом, с опущенной головой, и никак не мог ответить ни на один из мучивших его вопросов.