История Льва - Микита Франко

маме, закрывая её собой, и, конечно, тут же получил ногой в живот. Боль была такая, что Лёва охнул, подумав, что у него что-то лопнуло, что-то жизненно важное, но пока он соображал, что это могло быть (чёртовы картинки из учебника «Анатомии» не к месту завертелись перед глазами), отец поднял его за грудки, ударил по лицу и отбросил в сторону. Лёва, как и в детстве, ударился об стену: ничего не изменилось, он всё ещё трепыхался перед ним, как кукла.

У Лёвы не сразу получилось сфокусировать взгляд на происходящем в комнате. Размытыми очертаниями он видел силуэты родителей: отец, наклонившись, держал маму за лицо и что-то орал, что-то совсем непонятное, как из-под толщи воды, вроде бы: «Отвечай, сука, будешь ещё раз так делать или нет?», и Лёва пытался понять, о чём он говорит, но смысл слов ускользал, как во сне.

Когда Лёва снова смог чётко видеть, он заметил кровь: кровь на мамином домашнем халате, кровь на полу, кровь между маминых ног. Сначала он чуть не крикнул об этом, но, сдержавшись, быстро выскользнул из спальни, схватил домашний телефон и закрылся с ним в своей комнате. Если бы Лёва дал понять отцу, что собирается куда-то звонить, он бы ему помешал. Он бы не позволил позвать на помощь.

Дрожащими пальцами Лёва два раза крутанул телефонный диск, набирая 03. Быстро назвал диспетчеру адрес, объяснив, что у его беременной мамы кровотечение, и бросил трубку, прежде чем отец услышит, как он с кем-то разговаривает. Позже он жалел, что не сообщил об избиении. Очень жалел.

Потому что отец, услышав звонок в дверь, тут же переменился в лице. Он вышел в коридор, глянул в дверной глазок, разгладил на себе одежду и жестом швейцара открыл дверь, вежливо предлагая сотрудникам скорой помощи пройти в квартиру.

Хмурая тётенька, наверное, фельдшер или врач, уточнила, что вызов был по поводу беременной женщины, и отец, зыркнув на Лёву, застывшего на пороге своей комнаты, тут же закивал:

- Да-да, моя жена на седьмом месяце. Она неудачно упала.

«Вот ты сволочь», - только и смог подумать Лёва, но сказать этого вслух не хватило ни сил, ни духу.

Он с изумлением следил за резким изменением в отцовском поведении – раньше ему не удавалось такого застать, и он наивно полагал, что его папаша сродни психу, который не в силах себя контролировать. А тут оказывается, что всё он может контролировать! Может даже спектакль разыграть перед публикой. Что же это получается, никакой он не псих, а просто ублюдок?

Когда маму спустили вниз на носилках, Лёва наблюдал из окна, как отец бегает вокруг машины скорой помощи, изображая заботу о «любимой жене» и на ходу придумывая нелепые объяснения появления синяков на её теле. Пелагея, заметив, что маму увозят, бросила игру с девочками и побежала к машине, захлёбываясь от слёз, а отец поднял её на руки, прижал к себе, начал успокаивать так, как никогда в жизни не успокаивал, продолжая разыгрывать роль любящего семьянина.

Наблюдая за этой постановкой, Лёва даже не злился. Уже не было сил ни на какую злость. В нём медленно поднималась холодная ярость – самая опасная, самая расчётливая в своих проявлениях.

Парень вернулся в коридор, открыл кладовку и, вытащив из охотничьей сумки патроны, зарядил ружьё – то, что висело на дальнем крючке. Ближайшее было отцовским, а второе – запасным, тогда, полтора года назад, он заставлял Лёву пристрелить из него зайца. Это Лёва говорил «зайца», а отец говорил «дичь». Что ж, сейчас пристрелит.

Повесив двустволку обратно на крючок, он сел в кресло в гостиной («отцовское» кресло – его любимое) и стал ждать. Удивился, как он спокоен, будто проделал самую обыкновенную работу.

Поднявшись в квартиру, отец с порога поднял крик: орал что-то про скорую, про «идиотский поступок», про «семейную ситуацию, в которой мы бы сами разобрались, а ты лезешь в дела взрослых, ублюдок». Когда он скрылся в спальне, Лёва поднялся и прошёл к кладовке, только тогда почувствовав, как он на самом деле боится.

«Может, не надо», - почти умолял он сам себя.

И сам же оказывался неумолимым: «Придётся. Соберись, тряпка».

Раскрыв дверцы кладовки, он сдёрнул ружьё с крючка и на ватных ногах прошёл в спальню вслед за отцом. Тот его не видел, стоял спиной, расстёгивая рубашку, и Лёва прицелился ему прямо в затылок.

Он представлял, как нажмёт на курок и ружьё дёрнется в его руке, больно отдавая в плечо. Бабах. Как просто решаются некоторые проблемы: одно нажатие и мир становится чище.

Отец повернулся, будто бы почувствовав себя на мушке, и встретился глаза в глаза с направленными срезами двустволки.

Лёва подметил, как у отца остекленел взгляд. Он чуть ли не засипел:

- Ты что делаешь, подонок?..

Он хотел двинуться к Лёве, но тот холодно произнёс:

- Ещё шаг и я выстрелю. Оно заряжено.

- Кошмар… В родного отца… Ты никогда от этого не отмолишься.

- Даже не собираюсь, - ответил Лёва ясно и отчётливо.

- Думаешь, это легко – убить человека?

Лев коротко рассмеялся:

- Проверим?

- Тебя посадят в колонию.

- Всё лучше, чем жить с тобой.

- Хочешь оставить мать одну? Вдовой с малолетней дочерью и сидящим в тюрьме сыном?

Знал куда бить, гад. Ружьё в Лёвиных руках дрогнуло. Он представил на секунду это вдовье нищенское существование, когда твой сын убил твоего мужа… И чуть было не опустил ружьё, но мысленно встряхнул сам себя: «Нет! Нет! Он только этого и добивается, не слушай его».

Он схватился покрепче за выскальзывающие из рук стволы и когда отец открыл было рот, чтобы опять что-то сказать, Лёва неожиданно для самого себя нажал на курок.

Отец побледнел, вздрогнул, но из ружья раздался только слабый щелчок, как из игрушечного пистолета.

«Может быть, осечка», - подумал Лёва и хотел нажать ещё раз, но передумал: «Или я перепутал ружья…»

Он не помнил, какое взял: ближнее, дальнее… Было так страшно, что он взялся за него машинально.

Лёва перехватил напуганный взгляд отца: у него тяжело вздымалась грудная клетка, на лбу проступили капельки пота. Он, кажется, не понимал, что всё пошло не по плану, что Лёва лоханулся.

«Сделай вид, что так и должно было быть», - приказал сам себе Лёва и, усмехнувшись, издевательски произнес любимую фразочку отца:

- Чё ты пугаешься? Я же пошутил.

В своих интонациях он с ужасом узнал интонации отца: даже голоса становились похожи.