Восемь дней Мюллера - Вадим Проскурин

Шу остановился, задрал голову к небу и завыл. Луна была полной, Шу подумал, что со стороны он похож на оборотня.

— Мюллер — сука! — крикнул Шу и потряс в воздухе кулаками.

— Сам ты сука, — ответил ему незнакомый тенор, глубокий, звонкий и какой-то нечеловеческий.

Шу повернулся на звук и заметил в подворотне напротив смутную тень.

— Ты кто? — спросил Шу.

Тень хмыкнула и шагнула вперед, под лунный свет. Откинула капюшон и спросила, явно подразумевая что-то ироническое:

— Не узнаешь?

Шу пригляделся и не узнал. А потом пригляделся внимательнее и ахнул.

— Отец Мюллера? — спросил он. — Настоящий отец?

Вышедший из тени мужчина действительно походил на Мюллера, как отец походит на сына. Роста такого же, но в плечах шире, волосы не острижены в кружок, как принято у подростков, а ложатся волнами на плечи. Довершают облик усы и короткая бородка. Именно из-за них он не узнал его с первого взгляда, очень сильно меняют внешность усы и борода.

Незнакомец улыбнулся, кивнул и сказал:

— Мюллера в том числе.

Откинул волосы со лба, провел руками вдоль висков и сказал:

— Представь меня без бороды.

Шу долго глядел на него, затем помотал головой из стороны в сторону и решительно заявил:

— Нет, это невозможно. Да, сходство есть, но оно противоречит канонам! Боги не ходят по улицам, это ересь!

Незнакомец улыбнулся и стал еще больше похож на Птаага. У смертного не встретишь такой понимающей и милосердной (до определенного предела) улыбки, зато в какой храм ни зайдешь, там обязательно со стены Птааг смотрит и лыбится именно так. Правда, на иконах он гладко выбрит.

— Грешники тоже по улицам долго не ходят, — сказал человек, похожий на Птаага, и нахмурился, так что стало очевидно, что доброта и милосердие Птаага не беспредельны. — Почто детей обижаешь?

— Так это… — замялся Шу. — Эти дети… сами… да они сами кого угодно обидят! Знаете, что они сегодня со мной сделали?

— Знаю, — кивнул Птааг. — Отличная идея, пригодится в военном ремесле, генерал Мементо меня уже поблагодарил.

— Так это вы…

— Ничто не приходит без божьего благословения, — серьезно произнес Птааг. — А пути наши, божьи, неисповедимы, смысла не ищи, все равное не найдешь.

Шу начало трясти. До него только сейчас дошло, что он едва ли не первый подданный империи, удостоенный личной аудиенции…

— Губу не раскатывай, — сказал Птааг, прочитав его мысли. — Не ты первый, не ты последний. Люди встречаются со мной чаще, чем принято считать, они просто не рассказывают, в дурдом никому неохота. Невелика честь удостоиться божьего внимания, нечем тебе гордиться.

— Простите, — сказал Шу. — А этот… Мюллер… он вам… сын?

Птааг рассмеялся и сказал:

— Упаси другие боги! Нет, не сын. И вообще, не твое это дело, осознал?

— Угу, — кивнул Шу. — А… э…

Он хотел было поинтересоваться, за какой такой надобностью сам Птааг Милосердный соизволил заступиться за Мюллера, но понял, что прямо заданный вопрос, обращенный непосредственно к богу, прозвучал бы бестактно, и немудрено после такого угодить живьем в огненную геенну, подобно тому, как Митра и Илья угодили живьем на небо. Только одно обнадеживает — что богов человеческая бестактность расстраивает не больше, чем человека расстраивает матерно обругавший говорящий ворон. Но если сложатся определенные обстоятельства, лишится ворон головы только так, чтобы не обкладывал кого не следует.

Птааг наблюдал душевные терзания собеседника спокойно и с добродушной улыбкой. Дождался, пока затуманившийся от умственных усилий взгляд Шу чуть-чуть прояснится, и сказал добродушно:

— Верно рассуждаешь, червяк. Не по чину мне держать перед тобой ответ, а советов моих ты не заслужил. Будешь вспоминать о нашей встрече, дурилка, и не понимать, зачем я к тебе снизошел. И не поймешь, потому что ты червяк скудоумный.

Сказав это, Птааг отвернулся и сделал шаг в подворотню, и Шу понял, что еще два шага, и бог исчезнет, растворится в тени, тогда Шу набрался храбрости и отчаянно выкрикнул:

— Разрешите вопрос, ваше… гм… всемогущество…

Птааг остановился, склонил голову набок, как собака, прислушивающаяся к попискиванию крысы в помойке, и вдруг рассмеялся.

— А интересно! — сказал он, отсмеявшись. — Что-то в этом есть. Предвестник конца всего сущего, первый из восьми коней… да хоть и не первый… Знаешь, смертный, однозначно неверной твою точку зрения не назовешь. А вот об этом лучше не думай, Мюллер умрет — мир прекратится вместе с ним. Субъективным идеализмом владеешь?

— У меня в институте было посредственно по «философии», — смущенно ответил Шу.

— То-то и оно, что посредственно, — кивнул Птааг. — Тогда точно не поймешь. Все, пошел.

Но реально пошел не Шу, а Птааг. У Шу ноги будто приросли к брусчатке мостовой, каждую мышцу вроде чувствует, а пошевелить не может. А Птааг шагнул обратно в подворотню, да и растворился в тенях.

Минут через пять Шу смог сойти с места. А еще минут через десять он обнаружил себя в круглосуточной таверне. Это было разумное решение — не каждый день с тобой беседует бог, такое событие надо обмыть. Если бы он еще сказал что-нибудь разумное, чем можно похвастаться, или знак оставил… А так расскажешь кому-нибудь, а подтвердить нечем, немудрено и в дурдоме оказаться…

Этой ночью Шу напился. Такого с ним не бывало с самого выпуска, еще вчера он твердо знал, что учителю такое недопустимо, потому что мешает увлекать личным примером молодое поколение к потребному поведению. Но тогда он еще не разговаривал с богом, а как встретил бога на улице — сразу рука к стакану потянулась.

К вечеру следующего дня Шу стало казаться, что визит Птаага случился не наяву, а во сне либо в пьяном бреду. А еще на следующий день он был убежден, что не сначала к нему явился Птааг, а потом он напился, а наоборот: сначала напился, а потом явился Птааг и велел не трогать Мюллера. Мюллера, кстати, Шу больше не трогал, и Мюллер его тоже не трогал, между ними возникло негласное перемирие — Мюллер не строил пакостей Шу, а Шу не стремился воспитывать Мюллера. И когда на следующий год Мюллеру потребовалась характеристика в университет, Шу сделал ему хорошую добрую характеристику, ни словом не упомянув ни об особенностях характера, ни о прошлых безобразиях. А потом для Мюллера прозвенел последний звонок, и Шу забыл его как страшный сон.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. УНИВЕРСИТЕТ

1

В любом большом городском районе, в том числе и в верхнем городе Палеополиса, есть места более приличные и места менее приличные. Обитателям трущоб весь верхний город представляется одним сплошным раем, но это обманчивое впечатление, внимательный взгляд замечает, что роскошные дворцы стоят на высоких террасах, а дальше от вершин и ближе к побережью постройки выглядят меньше, проще и неказистее. А если пройтись взглядом с востока на запад, то в самом конце, перед заставами, взгляд спотыкается о квартал, слишком похожий на трущобу и явно неуместный в фешенебельной части Палеополиса. Это имперский университет.