Создатель ангелов - Стефан Брейс

Со дня смерти Эгона Виктор перестал есть. Он только пил. Тарелку с едой ставили рядом с его кроватью, и, если он так ничего и не съедал к тому времени, как другие пациенты съедали всё, тарелку убирали. Сестра Милгита говорила, что он обязательно поест, как только проголодается, но когда после трех дней голодания мальчик все еще не ел, она тоже забеспокоилась.

— Он тоскует по Эгону, — сказала сестра Мари-Габриэль.

— Он еще слишком мал для этого, — ответила сестра Милгита. — Это все капризы. Мы его быстро отучим.

С помощью трех других сестер она как-то днем набила ему рот едой и зажала нос, так что мальчику пришлось проглотить. Таким образом они скормили ему всю тарелку.

Не прошло и минуты, как его стошнило прямо на хабит сестры Милгиты.

В противоположном конце зала Марк Франсуа расхохотался, а аббатиса, чтобы поддержать свое достоинство и авторитет, отвесила Виктору крепкую пощечину.

Виктор, казалось, и не поморщился. И хотя все присутствующие видели, как на щеке проступает отпечаток руки сестры Милгиты, мальчик продолжал оставаться безразличным.

— В нем и в самом деле сидит зло, — проговорила тогда решительно аббатиса и решила, что надо посадить у его кровати сестер, чтобы те беспрерывно читали Библию. И днем и ночью. Она надеялась, что дьявол, который сидит в Викторе, лишится сна и наконец покинет его тело в поисках покоя.

Кровать Виктора перенесли в отдельное помещение, и сестры сменяли друг друга днем каждые два часа, а ночью — каждые четыре.

Сестре Марте выделили часть ночи, что ее вовсе не расстроило, потому что в этом случае на следующий день она имела право пропустить утреннюю службу, чтобы выспаться.

В первую ночь она изучала Виктора, который лежал в кровати на спине с закрытыми глазами. Она долго смотрела на шрам над его верхней губой, так грубо нарушающий симметрию лица, на плоский нос, форма которого была изуродована врожденным пороком: из-за шрама крыло носа с одной стороны задралось вверх, и правая ноздря была намного шире, чем левая.

— Это признак того, что он дебил, — объяснила ей сестра Ноэль.

Она разглядывала его волосы, их особенный рыжий цвет, и не находила в этом ничего дьявольского, хотя все другие сестры уверяли ее в обратном. Она даже осторожно прикоснулась к его волосам. И ничего не произошло. Она не обожгла руку. Ее не сразила молния. Ничего.

Или все-таки что-то случилось. В тот момент, когда она положила руку на его голову, мальчик замолк. Потом из его уст снова полился непрекращающийся поток слов, и ей, когда она читала Библию, приходилось напрягать голос, чтобы перекричать его. Получалось у нее плохо. Его голос увлекал ее. Ее внимание все время переключалось с Библии, лежащей у нее на коленях, на слова, которые он произносил.

Говорил он плохо. Звуки пытались пробиться через нос, что придавало его голосу нечто механическое. Но из-за того что он постоянно читал знакомые молитвы, внимательный слушатель мог соединить звуки в слова.

Кто-то из сестер заспорил об умственных способностях этого мальчика. Некоторые уверяли, что тот, кто выучил наизусть такие длинные стихи, не может быть дебилом. Другие говорили, что даже попугая можно обучить читать стихи. Сестра Милгита вмешалась в разговор и сказала, что звуки, которые мальчик произносит, это никакая не литания, а бред дьявола, засевшего у него внутри. Этими словами аббатиса и разрешила спор.

Но сестра Марта понимала его отчетливо. Она сразу же узнала литанию Святого Иосифа и литанию Святого Духа. Виктор без запинки читал все строки по-французски и по-немецки и делал это даже лучше, чем получалось когда-то у нее самой. Ей тогда пришлось немало потрудиться, чтобы выучить литании наизусть, но все же, когда приходилось читать их перед сестрой Милгитой, она сбивалась на половине или пропускала несколько строчек. Из-за этого сестра Милгита раз за разом откладывала выполнение ее просьбы о посвящении в послушницы. В конце концов ее все-таки посвятили, но аббатиса категорически предупредила ее, что она не может быть пострижена в монахини, если к тому времени не будет знать литании.

Поэтому сестра Марта в ту первую ночь стала повторять за Виктором. Она говорила шепотом, чтобы ее голос не был слышен в коридоре. А если она сама слышала где-то в здании монастыря какой-нибудь звук, то сразу же прекращала литании и продолжала дальше читать из Библии, как от нее и требовалось.

На следующий день после обеда она подменила сестру Ноэль и читала два часа подряд у кровати мальчика. Закончив, она быстро шепнула ему на ухо, что с нетерпением ждет, чтобы ночью читать вместе с ним литании. Но он никак не прореагировал.

Вторая ночь прошла так же, как и первая.

— Ду му-о-ти и а-ума, — говорил Виктор.

— Дух мудрости и разума, — одновременно говорила сестра Марта.

— Ду со-ета и ке-оти, — говорил Виктор.

— Дух совета и крепости, — повторяла сестра Марта. И на исходе ночи она опять погладила его рыжие волосы и спросила:

— Ты молишься об Эгоне?

Он кивнул. И дальше оставался безразличным.

— Это хорошо. Тогда он точно обретет покой, — сказала сестра Марта.

Мальчик никак не отреагировал. Но когда она чуть позже уходила от него, то почувствовала, что он провожает ее глазами. Она бросила на него взгляд через плечо и заметила, что он быстро посмотрел в другую сторону.

— Ты должен поесть, — сказала сестра Марта.

Она держала перед носом Виктора плитку шоколада.

Он резко отвернулся.

Это была уже четвертая ночь ее дежурства у постели мальчика. Предыдущая ночь была необычной. Виктор играл с ней в игру. По крайней мере, было на это похоже. Он то и дело прерывал литанию, которую читал, а она подхватывала и продолжала. Через несколько строк он снова продолжал. Так они повторили несколько раз. Но когда она ошиблась, он покачал головой и поправил ее. В этот момент сестра поняла, что мальчик экзаменует ее. Она, молодая двадцатилетняя женщина, была его ученицей. Он, трехлетний малыш, был ее учителем.

Так они продолжали два часа, три раза делая паузы по нескольку минут, когда Виктор нечаянно засыпал. Он не ел уже неделю, и голод начал брать свое. Аббатиса сказала, что, если он и дальше будет отказываться от пищи, ему начнут делать уколы — раствор глюкозы. Как проболталась сестра Ноэль, это было небезопасно, но в чем именно состоял риск, не уточнила. Поэтому сестра Марта твердо решила убедить Виктора хоть что-нибудь съесть.

— Ты должен, — попыталась она снова. Виктор продолжал плотно сжимать губы.

— Если ты не будешь есть, сестра Милгита опять сделает тебе больно.

Ни малейшей реакции. Как будто она говорила со стеной.

— Если ты не будешь есть, то умрешь.

И эта фраза тоже не вызвала ни одной эмоции на его бледном личике.

— А если ты умрешь, то не сможешь больше молиться за Эгона.

На мгновение Виктор нахмурил брови, на крошечное мгновение, но и этого ей было достаточно.

— И тогда никто не будет молиться за Эгона. Сестры не будут этого делать.

Тут Виктор стал нервно теребить пальцами простыню, которой был укрыт по грудь.

— И пациенты тоже не будут, — продолжала она. — Никто. Ни Марк Франсуа. Ни Анжело Вентурини. Ни Нико Баумгартен. Никто. Никто не станет молиться за Эгона, если тебя не будет.

Сестра увидела, как его голова слегка развернулась в ее сторону.

— Нет, я тоже не буду, Виктор. Потому что если ты умрешь, я должна буду молиться за тебя.

Логика сестры Марты была довольно странной, но, сама того не зная, она ухватилась за единственную логику, которую понимал маленький Виктор Хоппе.

Если. Тогда. Одно для него вело за собой другое. Цепная реакция.

Если. Тогда. Таким образом функционировал его мозг.

Сестра Марта отломила кусочек шоколада и поднесла его ко рту Виктора. Мальчик открыл рот и позволил ей положить шоколад себе на язык.

— Может, тебе лучше сесть, — предложила она. — Иначе ты можешь подавиться.

Он приподнял голову, растерянно оглянулся по сторонам, как будто только что понял, что находится не в большом зале, и потом сел в кровати. Сестра Марта с гордостью смотрела, как Виктор жует шоколад. Не говоря ни слова, он взял второй кусочек и положил в рот. Потом еще один и еще. Мальчик ел все с большей жадностью, как будто вдруг почувствовал, как сильно он проголодался.

— Теперь тебе, наверное, хочется пить, — сказала она, когда Виктор доел последний кусочек.

Он кивнул и сказал что-то, что она не поняла.

— Что ты сказал? — переспросила она.

Это был первый раз, когда он воспользовался голосом, чтобы установить с кем-то контакт.

— Да-сес-та, — прозвучало снова. — По-а-лу-та.

Она была поражена. Этому никто из сестер никогда его не учил. Собственно, его никогда ничему не учили, разве что ходить. Все то время, что он молчал, он, должно быть, постоянно наблюдал, и слушал, и накапливал всё в себе. Пока однажды ему не понадобилось заговорить. Или не захотелось.