В вяземском окружении. Воспоминания бойцов 6-й дивизии народного ополчения. 1941–1942 - Анатолий Владимирович Дарков

доме. Несмотря на свою бедность, хозяйка сварила нам картошки, и мы вместе с ней поужинали, угостив ее запасами, которые еще сохранились у нас от прошлой стоянки.

День 16 октября был для нас памятным: местное население сообщило нам, что немцы сбрасывали листовки, в которых говорилось, что 16 октября немецкие войска вой дут в Москву. Была ли это ложь или правда, мы не знали, и эта весть сильно беспокоила нас. У каждого из нас в Москве была семья, и это, естественно, нас волновало. Надеясь, что немецкая листовка лгала и что немцам не удастся войти в Москву, мы сохранили направление движения по-прежнему на Можайск. Но теперь мы шли печальные: судьба Москвы, судьба наших родных и близких, наша собственная судьба занимали наши мысли. В добавление ко всему я стал очень плохо себя чувствовать: у меня началась дизентерия, отнимавшая последние силы.

Трудно себе представить, с каким трудом я шел: ноги казались налитыми свинцом, я уже ничего не видел кругом, кроме грязи на дороге. Я не мог смотреть по сторонам и все силы употреблял на то, чтобы не отстать от товарищей.

Вторым важным событием этого дня была необходимость пересечь большую шоссейную дорогу, помнится, Калужское шоссе. Переходить шоссе и даже приближаться к нему было очень опасным делом, так как по шоссе двигались немецкие машины, танки, регулировщики на мотоциклах, а в районе шоссе располагались немецкие войсковые части.

Мы подошли к шоссе уже в середине дня и стали выискивать место, где его перейти. Мы заходили в деревни и советовались с жителями, но никто не мог дать нам точного совета, жители сами затруднялись, а говорить наобум или по старым данным они не хотели, боялись подвести людей.

Здесь к нам присоединился один капитан – высокий, сильный человек, сибиряк, насколько помню, лыжник-перворазрядник. Он был из штаба 20-й или 24-й армии. Мы стали разведывать дорогу вчетвером. В одной деревне нам на улице встретилась женщина, которая шла как раз со стороны Калужского шоссе. Она была в белом шерстяном платке. Мы остановили ее и стали спрашивать; она оказалась учительницей. Выслушав нас, она дала нам совет, на основании которого мы стали действовать. «Я только что была в деревне Иваньково, которая расположена с той стороны большака. В деревне немцев нет, они бывают там только рано утром, ищут таких, как вы. Если найдут, то расстреляют как партизан. Рядом с деревней Иваньково – совхоз, в нем стоит большая немецкая часть. С другой стороны, в деревне тоже стоят немцы. Лучше всего вам перейти большак напротив Иваньково. Хорошо это и тем, что с этой стороны к дороге вплотную подходит лес. Идите осторожно вдоль этих проводов, они как раз приведут вас к Иваньково. Будьте осторожны, а то здесь вчера немцы расстреляли группу окруженцев».

Мы поблагодарили учительницу, но потом, когда предложенный ею план удался, мы поблагодарили ее в своих сердцах еще горячее. Выслушав женщину, мы пошли по указанному направлению вдоль проселочной дороги и линии указанных ею проводов какой-то местной связи или электропроводки.

Когда мы подошли к окраине деревни, в которой разговаривали с учительницей, то на огородах увидели тела нескольких красноармейцев, которых накануне расстреляли здесь немцы. Они, видно, шли так же, как мы, через деревню и наткнулись на автоматчиков. По расположению тел было видно, что они пытались добежать до леска, через который теперь надлежало идти и нам.

Тела убитых напомнили нам Вязьму и все, что нам пришлось там пережить. Напомнили они нам и о том, что за каждым кустом нас может ждать смерть. Очень осторожно двигались мы по лесу вдоль путеводных проводов. В этот день продолжалась оттепель: шел дождь со снегом, и мы насквозь промокли, сапоги наши стали скользкими от воды. Часам, наверное, к шести мы подошли к шоссейной дороге и, спрятавшись в леске, стали наблюдать, изучая то, что происходило на шоссе.

Мы увидели широкую с покрытием дорогу с обочинами и кюветами. Напротив нас, за шоссе, была расположена небольшая деревня – это было Иваньково, как сказала нам учительница. По шоссе движение было не очень интенсивное, но все же часто проходили одиночные машины, многие из которых имели непривычную для нас конструкцию: у них не было видно моторного отека – казалось, что они едут как-то сами собой. Часто по шоссе проезжали регулировщики движения на мотоциклах.

Мы стали ждать наступления темноты. Переход шоссе был настолько рискованным делом, что мы выбросили все лишние документы. Я порвал удостоверение, которое было выдано мне по окончании института к значку «Лучшему ударнику, успешно окончившему МИИТ». Комсомольский билет я решил сохранять до последней возможности и положил его во внешний карман шинели с тем, чтобы в случае чего засунуть его под снег. Мне не пришлось этого делать, и я сохранил свой комсомольский билет, сдав его в политотдел той части, где я вступил в конце войны в партию.

Мы не хотели сдаваться в плен, но обстоятельства могли сложиться так, что нам пришлось бы это сделать помимо нашей воли. Мы могли ожидать любого исхода нашей операции по переходу большака. А попадаться в лапы немцев с документами, которые показывали бы немцам, кто мы, нам не хотелось.

Но вот наступили сумерки, стало темнеть. Теперь машины двигались по шоссе с включенными фарами. Мы невольно вспомнили, что нашим машинам в районе фронта запрещалось зажигать фары, и нам стало обидно, что враг вел себя так нахально на нашей земле. Машин стало меньше, стемнело. Выбрав момент, когда на шоссе не было машин, мы решили начать наш переход. В тот момент, когда мы подошли к дороге, вдали показалась немецкая машина. Бежать обратно было поздно, и мы решили лечь в кювет, мысленно недобрым словом поминая эту подвернувшуюся нам поперек дороги машину. Мы лежали в кювете, плотно прижавшись к земле, вытянувшись цепочкой один за другим, и ждали, когда проедет эта машина. Но вдруг, проехав метров пятнадцать далее лежавшего впереди Миняева, машина остановилась у нашего края шоссе, не заезжая на обочину.

Зачем остановилась машина? Неужели заметили нас? Эти мысли до предела напрягали наши нервы. Чувство безысходности, напоминавшее то чувство, которое мы испытали, когда нас обстреляли немцы из стогов сена, охватило нас. Но теперь оно было другим: оно пришло как финал нашего тяжелого и длинного пути. Теперь это была ужасающая обида, горькая до слез. Это была обида не только за себя – это была обида за всю нашу землю.

Из остановившейся машины вышел человек, должно быть шофер. Куда он пойдет? Ведь достаточно ему сделать