Когда падает небо 1 (СИ) - Чернышова Алиса

Кира подумала, что теперь не смогла бы от этого отказаться, никогда, ни за что.

Но, при всём при этом, на неё навалилась моральная усталость, которую можно было бы назвать “усталость осознания”.

Она поняла, насколько всё плохо, только когда Лео шарахнулся от неё в сторону. И это было оно. Не то чтобы она совсем не ожидала ничего подобного, но до последнего всё же надеялась… Хрен его знает на что, на самом деле.

На понимание? На то, что они до сих пор команда? На то, что, пройдя милю в драконоборческих ботинках, он тоже поймёт простую истину: они все — убийцы, и нечего самому себе лгать? Впрочем…

Кира любила Лео.

Сейчас, наблюдая за ним — чуть сутулым, чуть нескладным, сохранившим свою внутреннюю чистоту, несмотря ни на что — Кира окончательно призналась себе, что любит его. В любом смысле из возможных.

Кира любила его, потому не стала кривиться презрительно, не стала спрашивать: “А ты, значит, чистенький? Ты не убийца? Разуй глаза, осмотрись вокруг, наконец, и признай, где мы и кто мы. Хватит пытаться отстраниться от меня так, как будто сам чище и лучше! Хватит лгать самому себе!”

Любому другому она сказала бы. Но не ему, нет.

Если Лео хочется иметь такие иллюзии, Кира будет их уважать. Если он думает, что она превратилась в чудовище — она это примет. Тем более что по сути это правда.

Другой вопрос, что они все тут — чудовища.

Но это не играет роли. Если Лео хочется верить во что-то другое, она подыграет.

Если бы ей задали по этому поводу вопрос, она сказала бы: если Лео верит, что он не таков, то сможет в этом и поклясться. Сможет быть достаточно убедительным перед драконами, сможет сказать, что никого тут не убивал — и тогда драконы не убьют его.

Возможно. Есть, скажем, некоторая надежда на такой поразительно счастливый исход. И лучше думать об этом, чем о примере той же Лизы, доказывающем: вера в доброту, поддержку и любовь волшебных существ может плохо кончится.

При любом раскладе и до последнего, в какую бы игру с окружающими и самим собой ни хотел играть Лео, Кира поддержит его. Потому что это вообще единственное, что у неё осталось.

Хоть что-то, позволяющее считать себя частью чего-то человеческого.

Вот она, правда, от которой не убежать: теперь она, как самый настоящий герой, одна. Действительно, по-настоящему и навсегда. Потому что есть вещи, пережив которые, ты просто не сможешь вписаться ни в одно нормальное общество. А существа, с которыми теоретически у Киры могло бы быть много общего в плане пережитого… Нет, наверняка есть и такие. Но вряд ли они создают группы поддержки — а даже если и да, то Кира предпочла бы воздержаться от посещения.

— Познакомься, это Бетта, — сказал Лео, — Бетта, это Кира, мой друг. Она хорошая, в смысле, тоже на вашей стороне.

Ну-ну.

Кира задумчиво рассматривала большеглазую девушку с мягкой пластикой и породистым лицом, которой самое место было бы на старинном портрете в каком-нибудь помещицком поместье. Про себя Кира отмечала, как Лео смотрит на эту Бетту, как подаёт ей руку, как чуть ли не виляет хвостом, как добродушная лайка…

Что же, оказалось, это немного больно.

А ещё это объясняет всё, в том числе лекцию на тему “леди Эмилия тебе понравится”.

И ведь и правда придётся теперь пытаться договориться с мамашей Марона по-хорошему, вот что плохо! Кира постаралась сдержать гримасу отвращения и холодно кивнула Бетте, тут же отвернувшись.

По поводу семейки лорда Марона у неё всё ещё не было ни малейших иллюзий.

Как и следовало ожидать, леди Эмилия ей не понравилась.

Бывают на этом свете люди, у которых на лбу написано “Не влезай, убьёт”. Букв, конечно, глазами не увидеть, но при этом надпись всё ещё очевидна всем, кто умеет читать.

Кира более-менее умела читать. А надпись у этой Эмилии была такой, что попробуй не заметь; можно сказать, в этом конкретном случае буквы были чёткими, каллиграфическими и очень легко читаемыми.

Причём по взгляду Эмилии было очевидно: матушка лорда Марона тоже вполне обучена такого рода грамоте. Более того, искусству чтения надписей на чужих лбах она обучилась намного раньше, чем Кира появилась на свет, и всё это время оттачивала навык.

Оценивающие взгляды, которыми они обменялись, были красноречивее любой напряжённой паузы. Добавил очков к атмосфере заискривший между ними воздух: типичный эффект от столкновения воль двух магов сопоставимой силы, которые настроены по отношению друг к другу подозрительно и агрессивно. При таком раскладе попытка инстинктивно продавить противника является скорее нормой.

Кира не могла бы себя назвать экспертом в местных магических традициях, но какой-никакой брифинг на эту тему они прослушали: организаторы этой драконоборческой вечеринки всё же посчитали, что мясо, не знающее совсем ничего о возможных противниках, умрёт даже по мясным меркам чересчур быстро.

Опять же, в случае с Эмилией всё было весьма очевидно, не перепутаешь. Эта холодная, ровная тьма, что подчинялась мароновой матушке, явно была признаком ведьмы из школы Смерти. Типично для ликарийской старой аристократии.

И проблемно.

Любимчики и творения местной Предвечной — сами по себе сложные противники. Их магия, коварная, древняя и всепроникающая, не слишком эффектна, если сравнивать со стихийной, и не так стремительна. Но, надо признать, очень эффективна. И хорошо защищает своих адептов. А уж если у представителя школы Смерти хорошо разработаны каналы и отличная связь с изначальной силой… У Эмилии с этим явно проблем не было.

Что уж сказать: сильна, мразь.

Что уж сказать: сильна, мразь.

Если мерить чистую силу, то куда Эмилии до неё.

Но повезло: когда доходит до колдовства, сила сама по себе не является неопровержимым аргументом, опыту тоже есть, что сказать… А у девчонки сила дурная, пока что слабо контролируемая, едва распробованная; не матёрый зверь, а просто зверёныш, который учится пускать в ход когти.

Но, что уж и сказать, опасный зверёныш. И, в отличие от того же Лео, не склонный к доверчивости; эта Кира не верила им ни на секунду, и Эмилия прочла это в её взгляде. Как это, интересно, Марон её проглядел? Настолько понадеялся на родовую присягу? Рассчитывал убить маленькую полукровку до того, как она станет по-настоящему опасной? Как был дураком, так дураком и умер; Эмилия ясно почувствовала его смерть. И теперь смотрела в глаза его убийце.

На самом деле, конечно, девчонка правильно делала, что не доверяла. Это разумная реакция в их ситуации. Сама Эмилия как раз размышляла о том, следует ли оставлять этого Лео в живых, и пока что не склонилась ни к одному варианту.

С одной стороны, парень помог им. И был достойным, талантливым юношей. Да и сторонницей лишних убийств Эмилия никогда не была… но и доброй жрицей Весёлого и Пьяного бога, обожающей всё живое скопом, тоже. И в интересах своих внуков она убила бы кого угодно. Без колебаний.

Дело в том, что по поводу будущего мальчишки Эмилия не питала особенных иллюзий: с очень большой долей вероятности, тот уже мертвец.

Доля предателя и дезертира была тяжела во все времена, это не секрет ни для кого. Причём к справедливости эта доля не имеет никакого отношения. Сколько несчастных, потерянных и обездоленных ребят, загнанных в угол, видала Эмилия на своём веку? Все ли из них, отказавшихся идти в суицидальные миссии, исполнять жестокие приказы, воевать за очередное правое дело, которое никак их не касалось, действительно были преступниками? Сложный вопрос. Но война постоянно подбрасывает такие вот сложные вопросы. Понятно, что потом их упростят для учебников истории: вот хороший, вот плохой, вот враг, вот друг. С песней к победе!.. Так напишут, и быть посему. Притом в каждом учебнике будут свои герои и злодеи, свои хорошие и плохие. И так тоже будет.

Странички у исторических книг чистенькие, аккуратные, чёрным по белому исписанные; они рассказывают истории, достойные стать легендами. Но здесь, посреди хаоса, дыма и насилия, всё иначе. И у каждого решения есть своя цена. Одно дело — сбежать, другое — потом выжить.