На крючке (ЛП) - Макинтайер Эмили

Я смотрю на гвоздь в своей ладони, чувствуя, как его вбивают в меня, пока что-то темное и тяжелое не прорывается сквозь трещины, скользит вверх по моей груди и обвивается вокруг моей шеи, как петля.

И когда я заставляю себя закончить с его остальными конечностями, его тело сползает с дерева и падает на землю, я понимаю, что даже самым разбитые сердца могут разбиться ещё сильнее.

Потому что мое только что было уничтожено до пепла.

Они не просто убили его.

Они выпотрошили его и развесили на корм животным.

Но я хуже любого из диких, живущих в этих лесах, и я буду охотиться на всех, кто в этом замешан, как на добычу, купаясь в их крови и танцуя под их крики, пока они не раскаются в своих грехах.

Мои зубы скрежещут так сильно, что челюсть хрустит, зрение мутнеет, а в груди поселяется глубокая боль.

Я мог бы предотвратить это.

Но я был с…

Венди.

Моя голова смотрит в небо, мой разум разлетается на миллион осколков, когда я задаюсь вопросом, была ли она как-то замешана в этом плане. Если она знала, что, отвлекая меня, ее отец сможет пробраться внутрь и снова забрать единственное, что имеет значение.

Его маленькая тень.

Слова Джорджа-пекаря проносятся в моей голове, только на этот раз я вижу все пол другим углом. Моя голова ясна, она больше не затуманена похотью к женщине, у которой та же ДНК, что и у мужчины, ответственного за столько моей боли.

«Это была женщина. Сказала, что в городе новый босс».

Шок проходит через меня, как электрический ток, сталкиваясь с кипением моей ярости, пока они не сгорают, превращаясь во взрыв жара, ярость полыхает в моих венах и вырывается из моих пор.

Кислота дразнит заднюю стенку моего горла.

Я решил, что это Тина, помощница Питера. Но в тот день там была Венди. Она была там. Я делаю глубокий вдох.

Рука в перчатке проводит по моему рту, кожа грубеет на пересохших губах.

— Им это не сойдет с рук, — мой голос срывается. — Я заставлю их страдать за каждую минуту боли, которую ты пережил.

Мой большой палец проводит по надписи на зажигалке, все еще крепко зажатой в моей ладони.

Прямо до утра.

Глубоко вздохнув, я открываю ее, щелчок крышки и искра пламени — единственный звук, не считая беззвучных криков, когтящих мою душу.

— Отдыхай спокойно, друг.

Боль пронзает мой желудок, когда я бросаю зажигалку на опавшие листья, наблюдая, как они загораются и разлетаются, а тело Ру медленно поглощается пламенем.

25. ВЕНДИ

В центре моего кухонного острова лежит одинокий, грустный кекс, с неаккуратной белой глазурью и посыпками, которые выглядят неуместно; такие красочные в этом сером и пустом доме. Прошло уже три дня с тех пор, как Джон уехал, оставив меня в полном одиночестве и, откровенно говоря, в депрессии.

Я всегда уделяла время семье, не желая позволять нашим хрупким корням сломаться после смерти матери.

Но теперь я не вижу в этом смысла.

— С днем рождения меня, — я вздыхаю, задувая пламя.

Взглянув на телефон, у меня сжимается грудь. Сейчас почти семь вечера, и, кроме быстрого сообщения от Энджи, за весь день никто не позвонил.

Ни мой отец.

Ни Джон.

Ни Джеймс.

Хотя, в защиту Джеймса скажу, что я никогда не говорила ему, когда у меня день рождения. Но он пропал с понедельника, когда помог мне отвезти Джона в Рокфордскую частную школу.

Я взяла выходной в «Ванильном стручке», но теперь жалею об этом решении, пустое кольцо одиночества эхом отдается в высоких потолках и мраморных полах моего дома.

Вдруг у меня звонит телефон, и предвкушение озаряет мои внутренности. Но когда я смотрю на определитель номера и вижу, что это мой отец, разочарование бросает тень, как грозовая туча.

Я хотела, чтобы это был Джеймс.

И это откровение само по себе посылает через меня ударную волну, потому что где-то на этом пути, в последние несколько недель, мой отец соскользнул со своего пьедестала, и боль от тоски по нему приглушилась и затупилась.

— Привет, папа.

— Маленькая Тень, с днем рождения.

Мой желудок скручивает.

— Спасибо. Хотелось бы, чтобы ты был здесь, чтобы отпраздновать.

— Мне бы тоже.

Мой желудок опускается, и я снова чувствую себя глупо, надеясь, что он звонит, чтобы сказать, что уже едет.

— Слушай, — продолжает он. — Завтра я пришлю новую охрану для дома.

Я морщу нос.

— Что? Почему?

У моего отца всегда была охрана для себя, но мы всегда держали наш частный дом в тайне.

— Меня пытались шантажировать какие-то идиоты, и я должен быть уверен, что ты в безопасности. Что дом в безопасности.

Я жую губу. Шантаж?

— Что? Нет, папа… Я… мне не нужен чертов телохранитель. Это смешно, — смеюсь я. — Со мной все будет в порядке.

— Это не обсуждается, Венди.

Его голос суров, и он пронизывает меня насквозь, заставляя мои легкие сжиматься в груди. Он говорит так, будто я ребенок, не способный позаботиться о себе. Как будто я недостаточно умна, чтобы понять правду о том, что происходит.

Шантаж. Дайте мне передышку.

— Папа, я уже не ребенок, просто скажи мне, что происходит. Может быть, я смогу помочь.

Он усмехается.

— Венди, ты не можешь помочь. Ты просто должна слушать и делать то, что я говорю.

Злость бурлит в моих венах, а челюсть напрягается. Возможно, несколько недель назад я бы просто послушалась, но после общения с Джеймсом, после того, как ко мне стали относиться как к женщине, к голосу которой прислушиваются и чье мнение имеет силу, возвращение к той роли, которую от меня ожидает отец, ощущается как стальные прутья, зажимающие мою душу.

И я не хочу этого делать.

Но спорить с отцом — все равно что ходить по кругу, поэтому я молчу, думая о том, как я смогу справиться с ситуацией, когда положу трубку.

Может быть, Джеймс сможет помочь.

— Хорошо, папа. Я тебя поняла.

— Хорошо, — отвечает он. — Я буду дома в ближайшие несколько недель, и мы сможем поужинать. Вечер только для нас двоих, хорошо?

Мое горло горит.

— Ммхм, — выдавливаю я из себя.

Женский голос прорезает телефонную трубку.

— Пит, куда ты отвезешь меня сегодня вечером? Я хочу знать, стоит ли мне выглядеть нарядно или мы закажем доставку.

Мои легкие судорожно сжимаются, когда я понимаю, что он не работает, он просто решил пригласить Тину в мой день рождения вместо того, чтобы убедиться, что он дома, чтобы провести его со мной. И это нормально. Это абсолютно нормально.

Я вешаю трубку, не попрощавшись, не будучи уверенной, что смогу удержать грубые слова, желающие слететь с языка, и я не хочу говорить то, что не смогу забрать назад.

В середине моего живота пульсирует боль, тошнотворное, зеленое чувство, которое тяготит меня и вызывает желание сломаться.

Но я не делаю этого.

Поднявшись по лестнице в свою комнату, я решаю собрать сумку и уехать. У меня есть несколько тысяч долларов на банковском счету, и хотя я уверена, что мой отец не будет счастлив, он ничего не может сделать. В конце концов, он не может заставить меня остаться.

В моей спальне кромешная тьма, солнце село, пока я смотрела на свой кекс, и я включаю лампу у кровати, мой взгляд останавливается на фотографии моей мамы и меня, когда я была маленькой.

Интересно, смотрит ли она сейчас на нас, грустит ли о том, что не смогла остаться с нами. Может быть, если бы она все еще была здесь, мой отец тоже был бы здесь.

Покачав головой, я игнорирую жжение, исходящее из середины груди, и иду к зеркалу в полный рост. Мои руки пробегают по бледно-зеленому платью, разглаживая складки, пока я смотрю в стекло.