Великий князь - Алексей Кулаков

"Сильная усталость-опустошение, мучительное сожаление, тоскливая горечь и лёгкий оттенок едва теплящейся надежды… И страх – да какой сильный! О, вот и желание что-то попросить. Ну что же, не будем её мучить неизвестностью".

 – Хочешь служить мне?

Едва заметно вздрогнув, юная девушка отшатнулась на шаг назад – но только для того, чтобы согнуться в земном поклоне.

 – Мой господин.

"Быстро соображает. Прямо не девица, а одни сплошные достоинства".

Подозвав одного из постельничих стражей, Дмитрий распорядился устроить Аглаю в полном соответствии с её изменившимся положением. То есть личный шатер, новая одежда, еда со стола самого царевича – и обязательная охрана новой личной ученицы государя-наследника Московского. Сам же он, словно бы потеряв интерес к новому приобретению, вернулся к свите – пока та, бедная, совсем не исхудала.

 – Ну, а теперь-то – вечерять, Димитрий Иванович?

Едва заметно кивнув, первенец великого князя взлетел в седло аргамака – после чего в тройном кольце (из ближников, затем Большой свиты, и собственно царевичевой стражи) проследовал в самую серёдку воинского стана, на скромный походный ужин. Бараньи рёбрышки с гречневой кашей, куриные грудки в медовом соусе, мелкая речная рыбёшка, обжаренная с маслом и мукой, свежая выпечка, слабенькая (зато сладкая) мальвазия… Правда, сам он особого аппетита не проявил, ограничившись небольшой пиалой с крепким куриным бульоном и пшеничной булочкой – зато родовитая молодёжь наглядно продемонстрировала, что все тяготы и лишения порубежной службы никоим образом не сказались на её отменном аппетите.

 – Продолжайте.

Ранний уход с ужина имел вполне определённую цель, и пока менее знатные ровесники уничтожали немудрёные яства, Дмитрий спокойно добрался до ждущей его в Судбищах баньки, загодя протопленной до состояния малой мартеновской печи. Сияющий от оказанной ему чести хозяин быстрой скороговоркой отрапортовал, что для государя-наследника приуготовлено наимягчайшее лыковое мочало, самые пушистые веники и духовитый квас… Но гостя больше заинтересовало, почему в эмоциях коренастого мужичка сквозь довольство и тихий восторг нет-нет да и пробивалось затаённое сожаление.

 – А вот и мы, Димитрий Иванович!

Не оглядываясь на Малую свиту, наподобие цепных псов стерегущую своего повелителя (слава богу, что в нужник пока не додумались его сопровождать!), царевич с внезапно разыгравшимся подозрением просканировал окрестности. Затем ещё раз, на всё доступное ему расстояние.

 – А что, хозяин, хорош ли парок?

Почти не слушая, что там ему говорят в ответ, сереброволосый подросток просеивал чужие эмоции – и едва удержал маску равнодушия на лице, когда всё же понял, в чем дело. Да, староста деревеньки (а у кого ещё могла быть самая лучшая банька?) сожалел. О том, что дочери ещё малы, и не могут услужить сыну великого государя! На жену же в этом вопросе расчётливый мужик не надеялся – уж больно стара да некрасива была она для такого гостя.

"Тьфу ты!".

Через полтора часа, отхлёстанный берёзовыми вениками до полного благодушия и лёгкой истомы, царевич отправился обратно. Покачиваясь в седле, он с толикой меланхолии раздумывал – не превратит ли селянин данные ему в награду за гостеприимство копийки в родовой талисман? Или всё же обменяет монетки на какую-нибудь четвероногую живность?

"Скорее второе, чем первое. Охо-хо, а всё же я славно сегодня потрудился в лазарете. С полсотни порубежников от могилы точно спас. И втрое больше рук и ног от ампутации!.. А вечером получил нежданный подарок и пищу для размышлений… Хм. Что это у меня ближники с такими хитрыми мордами переглядываются?".

И не только переглядываются: большая часть явно о чем-то сожалела, от Мстиславского шло лёгкое злорадство, а княжич Горбатый-Шуйский аж фонтанировал удовольствием и скрытыми надеждами.

"И что всё это значит?".

Всё выяснилось рядом с его шатром, стража которого самочинно пропустила в его походное жилище постороннего. Вернее, постороннюю, потому что Узор определённо был женским.

 – Доброй ночки, Димитрий Иванович.

Не удостоив ближников ответом и излив толику неудовольствия на подобравшуюся охрану, царевич прошёл внутрь – а навстречу ему с уже расстеленного ложа поднялась…

 – Хорошава?..

Пока юноша собирался с мыслями, заодно прогоняя прочь большинство из них, и подбирал слова, должные успокоить нервничающую девицу, та сама подошла ближе.

 – Не бойся.

Если бы не способность чувствовать других, он бы легко усмирил кое-какие излишне своевольные части своего тела – но когда фигуристая девица с хорошеньким личиком аж полыхает эмоциями от горячего желания!..

 – Я и не боюсь…

Это было правдой. Впрочем, такой же, как и ожидание красивой жизни – и прочих благ, что только мог принести ей статус наложницы государя-наследника. Ещё была твёрдая решимость всего этого добиться – благо, что царевич был очень красив собой, и переламывать себя Леониле не приходилось. Даже, хе-хе, наоборот – её энтузиазм прямо таки бил через край.

"Этакая постельная карьеристка! Черт, что за чушь лезет мне в голову".

Ещё не приняв окончательного решения, царевич всё же начал приглушать собственную энергетику, поневоле радуясь массивным тратам силы на диагностику и лечение раненых порубежников – в ином случае он бы попросту не смог "усыпить" средоточие в должной мере. Впрочем, даже так была совсем не маленькая вероятность случайным выплеском попросту сжечь слабенький источник рыжеволосой Хорошавы… Вздохнув и ещё раз прислушавшись к эмоциям девицы, юноша отстраненно констатировал:

"Всё, хорошей лекарки из неё уже не получится".

Тонкая понева словно сама собой поползла вниз, и Дмитрий почувствовал, что тело берет на разумом верх. Сдавленное ойканье, когда рыжеволоска "запнулась" о собственную одёжку и буквально рухнула на него. Касание её груди, податливая сладость неопытных губ и собственная рука, мягко сдавившая гладко-упругую ягодицу…

"Да пошло оно всё!".

***

В полдень первого июньского дня, года семь тысяч семьдесят пятого от Сотворения мира, над большим воинским станом, раскинувшимся неподалёку от невеликой деревушки Судьбище, поднялся в небесную высь и резко оборвался крик мучительной боли – но не стали бить тревогу караульные, не встревожились отцы-командиры порубежных полков. Потому что на тонкую, крепкую и отменно смазанную бараньим жиром палю уселся всего лишь один из пленных людоловов. Конечно, это был не простой ногай, коих полным-полно в Диком поле – нет, казни удостоили племянника Табан-мурзы, пятнадцатилетнего Багаутдина. Оборвав тем самым последнюю ниточку, связывающую степного князя с его покойным старшим братом…

 – Какой звонкий голосок у мурзенка прорезался! А, братие?!

И вызвав некоторое оживление среди всех, кто наблюдал это неоднозначное зрелище. Одни спорили, сколько казнимый протянет; другие втихомолку обсуждали ту лёгкость, с которой будущий великий государь определил чужого пленника на кол; третьи вспоминали иные забавы его грозного отца; ну а четвертых более всего интересовал не сам царевич, а его новая личная ученица…

 – Долгие лета государю-наследнику!

Белгородский помещик Афанасий Ноготков чувствовал себя не очень хорошо. Для начала, это именно его полоняник сейчас корчился от раздирающего внутренности огня – а он ведь, грешным делом, уже успел помечтать о размерах выкупа, который получит за степного княжича.

 – И тебе того же, добрый христианин.

А второй причиной неуверенности было то, что ему так и не сказали, зачем его призвал к себе наследник трона. Впрочем, причина оказалась на диво приятной: выразительно покосившись на пронзённое деревом тело, юный властитель стянул с десницы невзрачное колечко тёмного янтаря с выгравированной по ободку молитвой – а с шуйцы золотой перстень с некрупным изумрудом.

 – Благодарствую за милость явленную!..

 – Не стоит, добрый христианин. Прадедами заповедано: что с бою взято, то свято.

Уронив кольца в подставленную ладонь, царевич слегка "повинился":

 – Я же эту старину нарушил. Принимаешь ли ты мой откуп?..

Сжав нежданно обретённые сокровища в мозолистом кулаке, Афанасий едва не коснулся в поклоне земли – он бы и десять знатных ногаев обменял на одно лишь хрупкое тёмное кольцо, почитая такую мену для себя наивыгоднейшей!

 – Вот и славно. Ступай себе с богом, добрый христианин.

Правильно поняв замешательство порубежника, сереброволосый отрок довольно небрежно его благословил – после чего друзья-сотоварищи воина нешуточно обеспокоились за друга. Уж так Ноготков сиял от радости, так широко улыбался… Как бы харя не треснула!

Тем временем царевич, успешно разрешивший довольно важный в глазах воинской общественности вопрос, задумчиво поглядел на Багаутдина Табанова, полной мерой ощутившего на себе русское гостеприимство. С каким-то непонятным сомнением поморщился, ещё немного подумал и отвернулся – а за его спиной в тот же миг раздосадовано чертыхнулся один из помещиков-зевак: