Записки профессора - Юрий Петров

Я стал допытываться у Н. И. Болтунова – а как соединены между собой «нейроны» в его «саморегулирующейся машине» и почему он уверен, что они обеспечат стабилизацию самолёта? Мне было предложено ознакомиться с рабочей теорией Болтунова, которая оказалась изложенной страшно запутанным наукообразным языком. Пробившись с большим трудом через трудности языка, я с ужасом обнаружил, что «самоорганизующейся машины» нет: «нейроны» соединены настолько примитивно, что вся огромная машина из 2000 «нейронов», ценою в 2 миллиона рублей, эквивалентна простому усилительному звену, но с переменным коэффициентом усиления. Теория автоматического управления, которую я к этому времени неплохо знал, чётко утверждала – подобное усилительное звено вполне способно обеспечить стабилизацию систем управления первого и второго порядка, системы более высоких порядков, а тем более реальный самолёт, таким звеном застабилизировать нельзя, никак нельзя. Я сказал об этом Болтунову. Произошёл такой разговор. Он: «Ну как же, ещё во время эксперимента в «Дзержинке» у меня четыре нейрона стабилизировали систему первого порядка, а 2000 нейронов безусловно застабилизируют самолёт». Далее он пошёл сыпать наукообразными словами из своей «рабочей теории».

Я ответил: «Системы первого и второго порядка может застабилизировать и один нейрон. Это бесспорно. А вот начиная с систем третьего порядка любого числа нейронов будет мало, если не продумать системы соединений между ними, а этого пока нет. Самолёт стабилизирован не будет».

Разумеется, на испытаниях (уже в присутствии Государственной комиссии) всё прошло так, как я предсказал. Самолёт стабилизироваться не пожелал. Комиссия работу не приняла.

Может создаться впечатление о моём превосходстве над Болтуновым – вот, мол, он не мог разобраться в поведении даже им самим разработанной машины, а я пришёл и всё объяснил, предсказал, как она будет работать, и мои предсказания все оправдались. Это так, но с другой стороны, я со всеми своими знаниями не мог убедить научное руководство выделить мне на мои разработки хотя бы одну тысячу рублей (даже 17 тысяч восемьсот рублей, выделенных в ЛИВТ, обеспечил, собственно, Я. Г. Неуймин, а вовсе не я), а Н. И. Болтунов сумел получить у тогдашнего руководства два миллиона рублей и большую лабораторию. Здесь его преимущество передо мной было бесспорно. Для того чтобы как-то утешиться, вспоминаю афоризм, принадлежащий А. П. Чехову: «Чем извозчик глупее, тем лучше его понимает лошадь». Похоже ли было тогдашнее наше руководство на лошадь – об этом не мне судить, с руководящими лицами мне общаться почти не пришлось. По косвенным данным сходство было большое.

Нариман Измаилович Болтунов был человеком интересным, не лишённым таланта. Просто талант его был односторонним и направлен он был не в науку, а на убеждение тех, кто имел власть и мог дать большие деньги на реализацию его идей. Здесь он был гениален. Кончал Н. И. Болтунов то же Военно-морское инженерное училище им. Дзержинского, что и я, но был года на четыре меня старше и в училище мы не виделись.

Ещё работая в лаборатории училища, он загорелся идеей самонастраивающейся обратной связи. Ему казалось, что если составить её из нескольких тысяч нейронов, то можно будет управлять любым сложным объектом. Идея была ложной, но стараясь реализовать её, Болтунов развил изумительную энергию, убедил руководство Министерства обороны выделить деньги, организовал большую лабораторию, изготовил две тысячи нейронов, но когда подошёл срок окончания работ и нужно было сдавать изготовленное устройство правительственной комиссии, то выяснилось то, что и должно было быть – устройство не работало, самолёт не стабилизировало. Разразился скандал, истраченные два миллиона рублей (в те годы это соответствовало 2,5 миллионам тогдашних полноценных долларов) списали в убыток. Болтунов защищался, как лев, несколько месяцев лабораторию и весь большой «ящик» лихорадило, затем его всё же уволили.

Встал вопрос – а что делать с лабораторией и изготовленными «нейронами»? Я был уверен, что их нужно использовать. Разработав хорошую систему соединений между ними, можно было действительно получить устройство искусственного интеллекта.

К сожалению, на наследство Болтунова претендовал один из начальников отделов «ящика» – К. А. Племянников, который хотел использовать помещение и штат лаборатории для усиления своего отдела. Начались изнурительные многомесячные споры на научно-техническом совете (НТС) «ящика», в котором мы работали. Я хотел убедить НТС рекомендовать продолжить работы по искусственному интеллекту. Племянников возражал. Надо заметить, что директором «ящика» в то время работал некто Семёнов, в прошлом – директор треста садово-паркового хозяйства, которого решением Ленинградского обкома партии «бросили» на науку. Надо признать, что обширную территорию «ящика» Семёнов озеленил образцово, весной у нас густо цвело множество вишен, но в технических вопросах он, разумеется, не разбирался и полагался на решение НТС. С большим трудом, после изнурительных споров, мне удалось убедить НТС принять решение о том, что бывшей лаборатории Болтунова поручается под моим руководством вести работу по созданию системы искусственного интеллекта, используя ранее изготовленные нейроны.

А через неделю появился приказ директора: «В соответствии с решением НТС лабораторию Болтунова и её тематику ликвидировать, помещение и людей перевести в отдел Племянникова».

Я взял копию решения НТС и пошёл к директору. Произошёл интересный разговор:

Я: Смотрите решение НТС, оно рекомендует не ликвидировать лабораторию, а продолжить её работу под моим руководством.

Директор прочитал решение НТС и немного задумался: «Поймите меня, Юрий Петрович, ко мне пришёл Племянников, коммунист Племянников, и сказал, что НТС решил лабораторию закрыть, помещение и людей передать ему. Мог ли я не поверить слову коммуниста Племянникова? – вот я и отдал приказ».

Я: Но сейчас, когда Вы прочли решение НТС и убедились, что коммунист Племянников Вас обманул, Вы, конечно, отмените своё приказ?

Директор: Нет, нет, это невозможно. Отмена приказа подорвёт авторитет дирекции.

Пришлось мне уйти ни с чем. Я жаловался в министерство, в Москву, жаловался в местный райком партии. Меня слушали, качали головами, возмущались директором, но всё оставалось по-прежнему. Вмешиваться никто не хотел, лабораторию ликвидировали, я остался у «разбитого корыта».

Так мои романтические мечты о работе над созданием искусственного интеллекта, над созданием машины, которая будет «умнее человека», разлетелись в прах и обернулись лишь потерей трёх дорогих лет (1965–1968), которые можно было истратить гораздо более разумно. Я убедился, что лабораторию мне не получить, и решил работать по тому направлению, где мог добиться успеха в одиночку или с минимальным числом сотрудников.