Игра королей - Даниэль Дакар

Очки за номером три и четыре были присуждены графине по результатам появления Павла Иннокентьевича в кабинете для допросов: она мгновенно проснулась, но пугаться и не подумала, как не подумала и извиняться. Только сослалась с мягкой улыбкой на кадетскую привычку урывать сон везде, где получится, и посетовала, что высыпаться впрок ее так и не смогли научить.

— А потому давайте не будем терять времени, Павел Иннокентьевич. Вам завтра на службу, мне тоже…

Варнавский мысленно сосчитал до десяти. В обратном порядке. На чайнизе. Для него не было секретом, почему именно ему поручили возглавить расследование: фигурантка ему активно не нравилась. И если даже откровенно предвзятое отношение не поможет выявить что-либо существенное, значит, этого самого существенного и нету вовсе. Но упомянутое отношение мешало сохранять хладнокровие, а это было необходимо. Ладно, прорвемся.

— Вы что же, совершенно уверены, что по результатам нашей беседы не будете задержаны и переданы в руки полиции?

— Не то чтобы уверена… скажем так: этот исход представляется мне наиболее вероятным. Но все зависит, разумеется, от того, о чем вообще идет речь. Вы говорили о двойном убийстве. Одинцов тоже упомянул что-то в этом роде. Я не вникала, знаете ли: когда Федор зол, с ним совершенно невозможно нормально общаться. Да, так и кого же, с вашей точки зрения, я убила? Имена-то у моих гипотетических жертв, надеюсь, имеются?

На небольшом вспомогательном дисплее, который был виден только самому Варнавскому, отражались результаты биометрии. По ним выходило, что графиня Корсакова абсолютно спокойна. Так же считали и наблюдающие за беседой психологи.

Конечно, биометрия и психология — это еще не все, и надежнее всего было бы просто накачать Марию Александровну «Правдолюбом». Проблема состояла в том, что допрашивать государственную служащую такого ранга с применением спецсредств можно было только в присутствии представителей СБ и Министерства двора. И основания для этого требовались куда более веские, чем подозрения, имевшиеся в распоряжении Павла Иннокентьевича. Придется обходиться тем, что есть.

— Борис Яковлев, — на дисплее перед графиней появился снимок из личного дела.

Женщина вгляделась и покачала головой:

— Первый раз вижу.

Если верить биометрии — говорит правду. Его собственная практика чтения по лицам утверждает то же самое. Хорошо, допустим.

— Алексей Журавлев.

Тут уж никакой биометрии и физиогномики не требовалось. Глаза сузились, в них загорелся мрачный огонь. Руки сжали подлокотники кресла. Губы искривились то ли в усмешке, то ли в хищном оскале. Как интересно… что она умеет в случае надобности быть хорошенькой, известно. Оказывается, страшной — тоже. Не страшненькой, а именно страшной.

— Журавлев, стало быть. Я не знала. Нас… как бы это помягче выразиться?.. друг другу не представили.

— Но вы с ним встречались? — уточнил кап-раз.

— Встречалась, а как же. Получила уйму незабываемых впечатлений.

— И вы можете сообщить — для протокола — как именно умер этот человек? Граната, брошенная в помещение, где его нашли, оставила многие вопросы без ответов.

Сердцебиение уже унималось, давление быстро приходило в норму, участившееся было дыхание замедлилось. На лице графини Корсаковой появилось выражение, которое Варнавский, несмотря на весь свой опыт, никак не мог интерпретировать.

— Как умер… — задумчиво прищурилась, наконец, она. — Скажите, Павел Иннокентьевич, бывают ли у вас дни, когда кажется, что все против вас и хуже, чем сейчас, быть уже не может?

— Думаю, такие дни бывают у всех людей, — осторожно ответил он, удивленный резкой сменой темы разговора. Понять, куда клонит его визави, каперанг пока не мог.

— Когда такие дни случаются у меня, я вывожу на большой экран один снимок. Точнее два: с фронта и с тыла. Гляжу на них — с минуту, больше не требуется. И понимаю, что все не так уж плохо. Вам интересно?

— Конечно.

— Ну, так смотрите.

Коммутация прошла практически мгновенно, и он посмотрел. Посмотрел — и даже не сразу понял, на что именно смотрит. Секунду или две мозг просто отказывался воспринимать возникшую на экране картину. Потом, должно быть, приспособился, но лучше от этого не стало. Стало хуже.

Непослушными пальцами Варнавский ослабил узел галстука, потом убрал изображение и с трудом перевел взгляд на сидящую перед ним женщину. Язык одеревенел, но глаза — капитан первого ранга ясно это ощущал — старались прокричать вопрос за него, любой ценой силясь отгородиться от увиденного кошмара.

— Ну же, Павел Иннокентьевич, — с сардонической улыбкой негромко начала Мария Корсакова. — Неужели я ТАК постарела? Придется сделать строгое внушение персоналу салона «Лада»…

— Это… — Варнавский сглотнул, — это вы?!

— Ну а кто же еще. Это уже на «Александре». Это со мной уже поработали медики, — по-прежнему тихо произнесла она и вдруг сорвалась не на крик даже — на ор, тараща глаза и брызжа слюной, навалившись грудью на стол, слепо царапая стекло столешницы скрюченными как когти пальцами:

— Вы спрашиваете, как он умер?! Я убила его! Ясно вам?! И мне плевать на полицию, на прокуратуру, на вас! И на все суды, включая Божий, мне тоже плевать! Потому что я уже была в аду — там! — и бояться мне нечего! Потому что я не первая оказалась в той комнате! Потому что присяжные бывают неоправданно милосердны, и случаются амнистии, и с каторги тоже бегут! Но эта конкретная тварь не тронет больше ни одну женщину! Вообще никого не тронет, никогда и нигде! Я! Вы слышите?!! Я! Его!! Убила!!!

Вызванный нажатием кнопки еще в середине тирады адъютант исчез и вернулся с водой. Варнавский, придерживая одной рукой стакан, а другой затылок с растрепавшейся прической, слушал, морщась, как стучат о стекло зубы, и вполголоса огрызался на суетящегося психолога. За спиной застывшего в дверном проеме адъютанта виднелись еще чьи-то любопытствующие физиономии. Ну что за народ! Нашли тоже цирк!

— Извините, Павел Иннокентьевич, — медленно, опустошенно выговорила женщина, когда содержимое стакана перекочевало частью в сорванное горло, частью на элегантный жакет. Крупные овальные пластинки вейвита, лежащие на все еще слегка подрагивающих ключицах, казались озерцами, то ли взявшими цвет от глаз, то ли давшими его им. — Должно быть, это и называется катарсисом… хотя больше похоже на банальную истерику. Мне казалось, что я покрепче. Еще раз извините. Я не ожидала, что это будет так… трудно.

— Все вон, — коротко бросил кап-раз, и в комнате опять остались только они двое. Дверь бесшумно закрылась.

— Что ж, — во все еще хриплый голос Марии Корсаковой вернулся светский лоск, губы сложились в легкую усмешку.

Она удивительно быстро пришла в себя. Впору заподозрить, что весь этот всплеск был фарсом. Но так играть? Да и биометрия констатировала полноценный истерический припадок… с другой стороны, актерские способности графини известны достаточно широко. В узком кругу, разумеется, но все-таки. С третьей же — не умей один из лучших пилотов Бельтайна мгновенно брать себя в руки, она просто погибла бы задолго до этого разговора.

Как разобраться, с чем он имел дело сейчас? Ответ — никак. Без химии или ментального сканирования — никак, и с этим придется смириться. Да и какая, собственно, разница? Истерика — не истерика, игра — не игра… женщина, прошедшая через ТАКОЕ, имеет право на очень многое. И на убийство в том числе. Чистая самооборона.

— Думаю, с Алексеем Журавлевым мы разобрались. Его убила я. Он освободил мне ноги, чтобы изнасиловать без помех, но у меня, как вы понимаете, были другие планы на вечер. Планы, несовместимые с жизнью этого персонажа. Что касается Бориса Яковлева…

— Не надо, — тихо сказал Варнавский. Совсем недавно испытываемая им к собеседнице неприязнь куда-то делась, сменившись уважением. Пусть и вымученным.

— Ну почему же? Давайте уточним все детали, раз уж разговор зашел, — она улыбалась, холодно, непринужденно, почти спокойно. Почти. — Я не знаю, кто его убил. Я и Журавлева-то прикончила на последнем издыхании. Кто и зачем бросил там гранату — не имею не малейшего представления. Наверное, ребята, когда нашли меня, решили уничтожить все следы моего пребывания в этой комнате, чтобы защитить вашу покорную слугу от праздного любопытства и сплетен.

Она протянула через стол руки, запястья которых почти соприкасались. А вот это, пожалуй, действительно театр. Но какой!

— Для протокола. Я, Мария Александровна Корсакова, находясь в здравом уме, без какого-либо принуждения признаюсь в убийстве Алексея Журавлева. Можете арестовать меня, господин капитан первого ранга.

Варнавский медленно поднялся на ноги. Взял правую руку женщины обеими своими. Низко склонился и осторожно прикоснулся губами к тыльной стороне затянутой в перчатку кисти.