Остров на Птичьей улице - Ури Орлев

было немного – тех, кто идёт в школу пораньше. На меня почти никто не обратил внимания, только двое-трое детей остановились и принялись меня разглядывать. Оно и понятно, раньше-то они меня здесь не видели. Ну и ладно. Я не стал ничего говорить. Пусть думают, что я новенький. Что такого?

Я дошёл до своего дома. Это и правда было совсем близко. Когда я пробирался по чердакам и через проломы в стенах квартир, мне иногда приходилось подниматься, потом опять спускаться по лестнице, и дорога получалась гораздо длиннее. Чуть ли не в два раза. К тому же сейчас мне не нужно было каждые несколько десятков шагов останавливаться и прислушиваться, не подстерегает ли где опасность.

Теперь я стоял напротив развалин, где было моё укрытие. Развалины выглядели заброшенными и необитаемыми. Немного жутковатыми даже. Одна назойливая мысль не давала мне покоя. Мысль о том, как я бы увидел себя самого стоящим здесь на улице, если бы лежал сейчас в своём укрытии и смотрел в вентиляционное отверстие. Я глянул вверх, на стену разрушенного дома. Её нижнюю часть скрывала стена гетто. Отсюда было видно, хоть и не целиком, окно на этаже под моим нижним полом, а сверху – ещё четыре окна́, одно над другим. Они зияли пустотой, как и все остальные о́кна в этом доме. Вентиляционные отверстия разглядеть с улицы было невозможно. Может, потому что в этот ранний час стена была в тени.

Я подошёл к воротам того дома, где жил врач. Калитка была закрыта, как всегда. Вместо условного стука у меня получился обычный.

Дворник приоткрыл калитку.

– К кому?

Сейчас я мог разглядеть его лицо. У него были огромные напомаженные усы – таким я его себе и представлял, когда смотрел из своего укрытия. Я не боялся его. Кроме того, я знал, что нужно говорить.

– К доктору, мил человек.

Несколько секунд он удивлённо и даже немного с любопытством разглядывал меня – мою кепку, книжки и тетрадки, заткнутые за ремень, – потом всё же впустил меня во двор.

Когда я постучал в дверь той квартиры, где жил врач, моё сердце вдруг начало бешено колотиться. Что я ему скажу? Я совсем об этом не подумал. Я прочитал белую табличку на двери:

Услышал его голос откуда-то издалека:

– Элинька, кажется, в дверь стучат.

Потом послышался шорох шагов – это его жена шла по коридору в домашних тапочках, чтобы открыть мне дверь. И вот – дверь широко распахнулась. Замка-цепочки у них не было.

– Мальчик, чего тебе? Ты же в школу опоздаешь. Что-то дома стряслось?

Я снял кепку и шагнул в коридор.

Она всплеснула руками:

– Господи, что это за волосы? И тебя пускают в школу? С такими-то космами?

Я не ответил.

– Так что же тебе нужно, мальчик?

Я не ответил.

– Что-то случилось с папой? Или с мамой? С кем-то из родных? Кто тебя сюда прислал?

– Я хочу поговорить с паном доктором, уважаемая пани, – прошептал я.

Я не собирался говорить шёпотом. Просто так само вышло. До меня вдруг дошло, что у меня на голове отросшие, спутанные волосы и без кепки моя голова выдаёт меня, как говорится, с головой. Женщина провела меня в комнату к врачу. Я продолжал молчать. Она вышла и закрыла за собой дверь. Врач внимательно оглядел мои волосы, но не произнёс ни слова. Наверное, он уже о чём-то догадывался. Я вдруг подумал, что как раз с такими волосами мне будет легче объяснить, зачем я пришёл. Хенрик был так близко. Я стоял и смотрел на своё окно, там, в стене напротив.

– Пан доктор, там, – я показал пальцем за окно, – на третьем этаже разрушенного дома, под окном, лежит раненый еврейский повстанец. У него в плече пуля. Её надо вытащить.

Врач обернулся и посмотрел в окно, на зияющий пустыми окнами фасад. Потом перевёл взгляд на меня и спросил:

– А ты откуда знаешь?

– Пан доктор, я уже давно прячусь в укрытии в этом разрушенном доме. Я знаю, как туда попасть. Это не очень опасно. Я только что пришёл оттуда. Вы должны пойти со мной. Он весь горит, как в лихорадке.

– Почему я должен тебе верить? Может быть, тебя подослал какой-нибудь… какой-нибудь… – Он не договорил. Не захотел договорить. – Тебя впустил дворник?

– Да. Я сказал «к доктору, мил человек».

– Откуда ты это знаешь?

Я начал рассказывать ему всё с самого начала.

– Ну-ка сядь, – вдруг сказал он. – Ты голодный?

– Можно мне молока? – попросил я.

Он позвал жену. Что-то прошептал ей на ухо. Она вернулась с молоком, парикмахерскими ножницами и расчёской. Прежде чем дать мне молоко, она обернула мою шею простынёй, а потом доктор Полавский быстро и уверенно, как настоящий парикмахер, меня постриг. Пока он работал ножницами, я продолжал рассказывать свою историю. Кто-то пришёл, но он не стал его принимать и попросил жену сказать, что убегает по срочному вызову к тяжелобольному пациенту. Прямо сейчас. Он был очень возбуждён. Собрал инструменты в чемоданчик. Его жена смела в совок мои волосы. Получилась довольно внушительная кучка.

– У тебя там есть вода?

– Да, там есть кран.

– Невероятно! – бормотал он себе под нос, пока жена помогала ему надевать плащ. – Это просто невероятно!

Я не стал рассказывать ему о немецком солдате и о пистолете. Мне было очень стыдно говорить об этом.

Его жена хотела дать мне с собой еды. Но я побоялся взять. Сумка с едой может выдать меня. Тогда она попыталась положить немного съестного в чемоданчик мужа, но там почти не было места. Я взял три яблока. Одно съел сразу, а два других положил в карманы.

Когда мы вышли за дверь, по лестнице прямо на площадку перед нами сбежала девочка. Та самая. Кажется, я покраснел. Но всё-таки сказал ей:

– Доброе утро.

Она на мгновение остановилась, посмотрела на меня, будто пыталась вспомнить, но, конечно же, не вспомнила. И всё равно улыбнулась мне, поздоровалась и побежала дальше по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

– Ты её знаешь? – спросил доктор.

– Нет, – сказал я. – Но я каждый день вижу из своего шкафа, как она сидит у окна и делает уроки.

– Это очень добрая девочка, – сказал доктор.

А я и не сомневался. Но ничего не сказал. Теперь уже четыре человека знали о моём укрытии: Фредди, если только он ещё жив, Хенрик, врач и его жена. Папа и Барух не считаются.

Я на секунду снял кепку и провёл ладонью по своим волосам. Они были короткие и немного кололись.

– Вы раньше были парикмахером? – спросил я.

– Было дело, в армии, – ответил он и засмеялся.

Какое счастье, что в одной из квартир я нашёл маленькие ножницы и время от времени стриг себе ногти. Сначала только на одной руке, потому что стричь левой рукой у меня не получалось.