Свирепый - Дж. Б. Солсбери

— Я любил ее!

У Ванессы перехватывает дыхание.

Я расстроенно провожу рукой по волосам.

— Мы с твоей мамой любили друг друга. Были двумя детьми, глубоко влюбленными друг в друга. Это не то же самое, что какой-то озабоченный старик, пялящийся на твои сиськи, пока ты бегаешь на беговой дорожке. Скажи мне, что ты, черт возьми, это понимаешь!

Ее взгляд становится жестким, и она двигает челюстью вперед-назад, прежде чем выбежать из комнаты. Клянусь, я слышу треск дерева, когда она захлопывает дверь своей спальни.

Ванесса встает на ноги.

— Ты в порядке?

— Она всегда была такой?

Она выдыхает и кивает.

— Да, всегда. — Ее темные брови поднимаются над глазами цвета весенней травы. — Ты действительно удивлен? Она же наш ребенок.

Напряжение в моей груди спадает при звуке того, как Ванесса называет Хейван нашей.

— Не думаю, что я хорошо справился со своим первым родительским моментом, — ворчу я, потому что насколько сложным может быть это дерьмо? Я говорю. Ребенок слушает. Разве не так все происходит?

— Ты отлично справился. — Ванесса протягивает руку и сжимает мое предплечье. Точка соединения ощущается так, будто тысяча ватт бьет по моему телу. — Спасибо, что помог ей. — Снова сжимает мое предплечье. Еще один толчок. — Она не понимает, в какие неприятности может попасть из-за своей наивности. Девочка из маленького городка в большом городе, понимаешь?

Я не могу перестать смотреть на то место, где ее рука лежит на моем предплечье. Длинные изящные пальцы, короткие красные ногти, бледная кожа на фоне моей смуглой. Мне всегда нравились ее руки. Я отчетливо помню, как она прикасалась ими к другим частям меня, как ногтями впивалась в кожу. Как этими руками сжимала и грубо обрабатывала меня. Меня всегда удивляло, какой силой обладают эти нежные руки.

Ванесса ослабляет хватку, и я слегка покачиваюсь, как будто только ее прикосновение удерживало меня в вертикальном положении.

— Ужин готов. Не хочешь присоединиться ко мне? У меня такое чувство, что Хейван собирается прятаться до конца ночи.

— Да. — Я идиот. Из всех моментов, когда мог бы сказать что-то остроумное, очаровательное или кокетливое, я выбрал «да».

У меня нет практики.

Я отворачиваюсь и направляюсь в душ. Если собираюсь сесть за стол напротив Ванессы и разделить с ней трапезу, которую она приготовила своими прекрасными руками, у меня есть кое-какие собственные дела, о которых я должен позаботиться в первую очередь. Если не сделаю этого, то могу поддаться своим порывам и попытаться поцеловать ее, прикоснуться к ней и все испортить.

ГЛАВА 11

Ванесса

— Мне кажется, или здесь действительно прохладнее? — спрашиваю я, сидя на диване на террасе Хейса.

Летом в Нью-Йорке ужасная жара, которая липнет к коже, но на такой высоте и под покровом ночи легкий ветерок пробивается сквозь высокую температуру, которая кажется непроницаемой на уровне улицы. Полагаю, еще одно преимущество быть неприлично богатым.

— М-м-м... — Хейс дожевывает остатки жареного мяса, картофеля и овощей, затем отодвигает свою тарелку на несколько сантиметров, давая понять, что закончил. — Где ты научилась так готовить?

Разве плохо, что его комплимент по поводу моей стряпни наполняет меня гордостью? Феминистка во мне возмущается, что я хороша во многих вещах, и кулинария, как оказалось, одна из них.

— Кулинария — это как математика. Как только выучишь формулу, ее трудно испортить.

Хейс пристально смотрит на меня, как будто то, что я говорю, имеет значение, хотя я не говорю ничего важного. Он всегда обладал этой способностью заставлять меня чувствовать, что меня видят и ценят. Это была одна из многих вещей, которые я в нем любила. Если я находилась в комнате, то никого больше не существовало. Когда говорила, весь остальной мир словно замолкал. Забавно, но до этого момента я ни о чем таком не вспоминала.

— Ты назвала Хейван в честь нас?

Смена темы настолько резкая, что я немного запинаюсь, когда отвечаю.

— Д-да. — Благодарная за тусклый свет, чтобы он не видел, как я краснею, вздергиваю подбородок и отворачиваюсь, чтобы посмотреть на город внизу.

Не хочу, чтобы он думал, что я все еще любила его, когда родила Хейван. Или что надеялась, что он будет искать нас, чтобы извиняться и унижаться, пока я не позволю ему вернуться в нашу жизнь.

— Почему?

Я заставляю себя посмотреть на него, несмотря на то, что его пытливый взгляд заставляет меня чувствовать себя незащищенной.

— Потому что она единственное, что мы сделали правильно.

Его брови сдвигаются в замешательстве.

— И, наверное, я хотела помнить, что то, что у нас было, каким бы болезненным это ни было, служило большей, более значимой цели. Что боль была не напрасной.

Он потирает челюсть и прочищает горло.

— Это то, что ты помнишь о нас? Боль?

— В основном да. Потому что я должна была держаться за это, чтобы стать сильнее. Чем сильнее злилась, тем больше хотела доказать, что могу вырастить ее сама.

— Господи, Несс. — Он проводит обеими ладонями по лицу, надавливая на глаза, и так сильно ерошит волосы, что, когда опускает руки, волосы торчат во все стороны.

Его растрепанный мальчишеский вид пробуждает приятные воспоминания, которые я так старалась забыть. Те, которые не так болезненны.

Его темные карие глаза мерцают в тусклом свете.

— Мне так чертовски жаль, что тебе пришлось проходить через это в одиночку.

Из моих легких выходит весь воздух, и я практически падаю от облегчения. Это слова, которые мне так хотелось услышать, но верила, что никогда не услышу.

— Даже представить себе не могу, каково было растить ее в одиночку. Сегодня я попробовал самую малость и все испортил.

Я ухмыляюсь.

— Уверена, ужасно осознавать, что ты не лучший в чем-то, но ты должен знать, что воспитание детей — это не то, что можно измерить количественно. Это пожизненная работа на грани возможного, когда постоянно надеешься, что не облажаешься.

Хейс хмыкает и потягивает свой напиток.

— Сегодня ты поступил правильно. Хейван превратила раздвигание границ в искусство.

Он хихикает.

— Интересно, откуда в ней это?

— Серьезно? — Я смеюсь, пока не замечаю, что он поднимает на меня брови. — Погоди, ты думаешь, она унаследовала это бунтарство от меня?

Он хмурится.

— От кого же еще? Не от меня же.

— Значит, это кто-то