Как обуздать олигархов - Александр Елисеев

К сожалению, консервативно-либеральный сектор, по мере развития событий, все больше и больше сужался. Уже такие деятели, как П. Н. Милюков или А. И. Гучков, во многом порывали с традициями раннего либерализма. (Хотя и им был присущ в определенной мере национал-империализм.) Позиция думских либералов нанесла огромный удар по государственности. А уж либерализм 80—90-х годов прошлого века и начала нынешнего достигал (и достигает) едва ли не апогея беспочвенности.

Справедливости ради надо отметить, что и в новейшее время предпринимались неоднократные попытки создать версию национально и государственно ориентированного либерализма.

Прежде всего, речь идет о политической программе упомянутого уже Александра Исаевича Солженицына, изложенной им в некогда нашумевшем труде «Как нам обустроить Россию». Здесь была сформулирована идея самобытной и национальной земской демократии.

И многим она показалась весьма привлекательной. Показательно, что еще в перестроечный период возникла Республиканская народная партия России (РНПР, лидер — Н. Н. Лысенко), которая позиционировала себя как партия идей Солженицына. Вплоть до середины 1990-х годов РНПР (переименованная в Национал-республиканскую партию России) была одной из крупнейших национал-патриотических организаций. Однако она так и не сумела закрепить своего успеха и пошла по проторенной патриотами дорожке — раскол и забвение.

Можно вспомнить и о таких политиках, как М. Г Астафьев, который являлся одно время лидером возрожденной кадетской партии, или В. В. Аксючиц, попытавшийся основать в России христианскую демократию. Эти люди представляли как будто перспективные направления, но и они канули в Лету.

В начале этого века снова наметились некоторые «национал-государственные» шевеления в либеральном лагере. Наиболее заметным был проект Анатолия Чубайса — так наз. «Либеральная империя». О нем много говорилось в разных политических кругах и в СМИ, но в настоящее время СПС ни к какому империализму не пришел, а продолжает находиться в авангарде прозападных сил.

Достаточно любопытную программу представил в 2003 году Институт национальной модели экономики, которым руководит либеральный мыслитель В. А. Найшуль. В ней содержатся такие положения: «Наш выбор: быть Третьим Римом или отстающим цехом всемирной фабрики. Чтобы быть Третьим Римом, надо обратить все национальные пороки в национальные добродетели. Чтобы быть на задворках, достаточно смириться с одним. Чтобы быть Третьим Римом, надо ответить на все вызовы окружающего мира. Чтобы пасть, достаточно уклониться от одного. Быть Третьим Римом — означает наследовать и духовность, и цивилизацию первых двух. Быть Третьим Римом — значит являться центром современной цивилизации… Мы ныне — рассеянный народ, не имеющий прочных государственных и общественных институтов. Наши институты должны стать совершенными, как римское право, эффективными, как американский бизнес, и прославиться, как суворовская армия». Однако данная инициатива так и не получила серьезного резонанса.

Нишу национального либерализма сегодня занимает ЛДПР, которая использует определенные положения этой идеологии. Хотя, конечно, говорить о равнении на какую-то одну идеологию здесь не приходится. ЛДПР «эклектична» в идеологическом плане, что позволяет ей быть популярной в самых разных слоях общества.

Кстати, нишу национально-государственного социализма занимает также КПРФ. И здесь опять-таки видна некоторая эклектичность, ведь идеология коммунистов вбирает в себя и ортодоксальный коммунизм, и левый национализм, и социал-демократию.

Между тем стране необходимы самобытные либералы и левые социалисты. И либерализм нужен не меньше левого социализма. Конечно, Россия никогда не выберет его магистральным путем своего национального развития. Слишком сильна у нас традиция этатизма, которая сочетается с мощнейшей традицией общинности.

Путь России — путь творческого, национально-консервативного социализма, опирающегося на просвещенную «автократию» и мощную систему социальной защиты. Но либерализм нужен для того, чтобы не дать этой модели развития замкнуться на самой себе. Он необходим как одно из средств против бюрократизации консерватизма. Взгляд этатиста часто «замыливается», и он иногда перестает думать о чем-то ином, кроме государственного прагматизма. Вот тогда и оказывается полезен либерализм с его чаянием вольности. И сегодня России срочно требуется настоящий, патриотически и государственно мыслящий Либерал. Именно так — с большой буквы.

«ГАЙДАРО-ЧУБАЙСЫ» В МУНДИРАХ

Тут надо сказать, что сам либерализм, в его прозападной версии, был всего лишь продуктом капитализации русского традиционного строя. Западное влияние только ускорило процесс создания такого либерализма. И, конечно, все началось задолго до Александра II и Александра III. Российские верхи вошли в искус капитализмом еще в XVIII веке. Если внутри крестьянского «мира» верхи поддерживали «социализм», то их собственное отношение к российскому крестьянству часто попахивало капитализмом. Но это стало возможным потому, что элита вознамерилась ограничить (а то и отменить) «социалистическое» самодержавие.

Истоки 1917 года следует искать в дворянских революциях XVIII века. После смерти Петра I страну неоднократно сотрясали перевороты, устроенные гвардией. По сути, они были некоей формой ограничения монархии. На Западе таковой формой являлся парламентаризм, однако на русской почве он долго не хотел прививаться. Причиной тому была специфика российского общества.

Как уже отмечалось, в Европе существовали вольные городские коммуны, из которых народилась буржуазия Нового времени. Именно она и вступила в острый конфликт с аристократией и абсолютистским государством. Орудием политического влияния буржуазии, а потом институтом ее власти стал парламент.

Правда, в Англии парламентаризм был более аристократическим, чем буржуазным явлением. Но без поддержки городских общин, действующих в союзе с мелкодворянским рыцарством против эгоизма феодальных верхов, парламент там никогда бы не состоялся. Кроме того, на определенном этапе английская аристократия стала отождествлять себя с буржуазией, что вызвало к жизни такой феномен, как новое дворянство. Схожим путем пыталась идти и часть русской аристократии, но она так и не смогла пройти данный путь до конца.

У нас в России города имели сильное самоуправление, но вольными коммунами все-таки не были. Город являлся тягловой единицей, и основной задачей этой единицы было служение государству и государю. В результате буржуазии в стране не было вплоть до второй половины XIX века. Купечество долгое время представляло собой традиционное торговое сословие, напрочь лишенное политических амбиций. Поэтому в авангарде т. н. «гражданского общества» у нас стала не буржуазия с ее парламентаризмом, а дворянство с его воинской брутальностью. Именно милитаризм, активно вторгающийся в политику, предложил особый вид ограничивающего конституционализма — режим перманентных военных переворотов, с помощью которых политически активная часть дворянства меняла курс внутренней и внешней политики. Причем многие из этих переворотов носили еще и «националистический» характер (борьба с иноземным засильем). Таковая мотивация была характерна для переворотов 1741 (борьба с бироновщиной) и 1762 (протест против «венценосного голштинца») годов и, отчасти, для переворота 1801 года, когда многими двигало неприятие «прусской муштры» (в действительности — попыток дисциплинировать гвардию). На самом же деле под этим «национализмом» скрывалось своеволие дворянства.

Дворянские заговорщики рассматривали монархов в первую очередь как военных вождей. Такой вождь, конечно же, не мог быть ограничен конституцией, написанной для торгашей и политиканов. Его могла ограничить только военная верхушка — подобно тому, как были зависимы от дружин ранние киевские князья. «Повесть временных лет» приводит нам интересный рассказ о военной оппозиции князю Владимиру Святославовичу. Летописец рассказывает о поведении дружины на пирах у князя: «Бывало, что когда подопьют, начнут роптать на князя: „Горе головам нашим: едим деревянными ложками, а не серебряными“. Услышав это, повелел Владимир исковать серебряные ложки для дружины, сказав: „Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиной добуду серебро и золото“… Ибо Владимир любил дружину и с нею совещался об устройстве земли…».

Власть военного вождя, то есть князя, не была, конечно же, монархической, хотя сама монархия выросла со временем именно из этой власти. Это была военная демократия, при которой княжеская власть подвергалась ограничению со стороны веча и дружины, которые при этом руководствовались не всегда одинаковыми мотивами. В то же время дружина демонстрировала большую склонность к подчинению, что обуславливалось ее военным характером. У воинов, как известно, больше, чем у кого бы то ни было, выражена потребность подчинять и подчиняться. В течение нескольких столетий власть военного вождя эволюционировала до монархической власти, а дружина трансформировалась в аристократию.