Диалоги об Атлантиде - Платон

чаши золотыми кубками и творя возлияния на огонь, они клялись, что будут судить по начертанным на столпе законам и карать, если кто совершил ранее того какое-нибудь преступление, да и на последующее время не будут нарушать ничего из предписанного и не будут ни сами управлять, ни повиноваться правителю иначе, как в смысле исполнения отеческих законов. После того как каждый из них даст такой обет за себя и за свой род, выпьет и сложит кубок в капище бога, наконец управится со столом и со всеми нуждами, – а между тем стемнеет и жертвенный огонь станет гореть слабее, – все они, облекшись, по возможности, в самую прекрасную тёмно-голубую одежду, среди ночи, по погашении в капище всех огней, садились на земле пред пламенем клятвенной жертвы и творили суд, либо были судимы, если кто-либо обвинял кого из них в нарушении закона. Постановленные же приговоры они заносили, когда наступал свет, на золотую доску и, как памятник, вместе с плащами, полагали ее в капище. Много было и других, особых для каждой местности законов относительно прав царей, но самый важный был тот, чтобы никогда не поднимали они оружие друг против друга и вступались все, если бы кто из них в каком-нибудь городе задумал истребить царский род, – чтобы сообща, подобно предкам, принимали они решения относительно войны и других предприятий, предоставляя высшее руководительство роду Атласа. И царь не властен был приговорить к смерти никого из родственников, если более половины царей, из числа десяти, не будут на этот счет одного мнения.

Эту столь великую и крепкую силу, что проявилась в тех местах, бог выстроил и направил противу здешних мест по причинам именно такого рода. В продолжение многих поколений, пока природы божией было в них (людях тех мест) еще достаточно, они оставались покорны законам и относились дружелюбно к родственному божеству. Ибо они держались образа мыслей истинного и действительно высокого, выказывая смирение и благоразумие в отношении к обычным случайностям жизни, как и в отношениях друг к другу. Оттого, взирая на всё, кроме добродетели, с пренебрежением, они мало дорожили тем, что́ имели, массу золота и иных стяжаний выносили равнодушно, как бремя, а не падали наземь, в опьянении роскоши, теряя от богатства власть над самими собою; – нет, трезвым умом они ясно постигали, что всё это вырастает из общего дружелюбия и добродетели, а если посвящать богатству много забот и придавать большую цену, рушится и само оно, да гибнет вместе с ним и то. Благодаря такому взгляду и сохранявшейся в них божественной природе, у них преуспевало всё, на что мы раньше подробно указывали. Но когда доля божества, от частых и обильных смешений со смертною природой, в них наконец истощилась, нрав же человеческий одержал верх, тогда, не будучи уже в силах выносить настоящее свое счастье, они развратились, и тому, кто в состоянии это различать, казались людьми порочными, потому что из благ наиболее драгоценных губили именно самые прекрасные; на взгляд же тех, кто не умеет распознавать условия истинно блаженной жизни, они в это-то преимущественно время и были вполне безупречны и счастливы, – когда были преисполнены неправого духа корысти и силы. Бог же богов Зевс, царствующий согласно законам, как существо способное это различать, принял на вид, что племя честное впало в жалкое положение, и, решившись наказать его, чтобы оно, образумившись, стало скромнее, собрал всех богов в самую почетную их обитель, которая приходится в средине всего мира и открывает вид на всё, что получило жребий рождения, – собравши же их, сказал. …

Диалоги о добродетелях

Алкивиад Второй

ЛИЦА РАЗГОВАРИВАЮЩИЕ:

СОКРАТ И АЛКИВИАД

Сокр. Не молиться ли Богу[165] идешь, Алкивиад?

Алк. Конечно, Сократ.

Сокр. То-то ты показался мне с наморщенным челом и поникшим к земле взором, как будто о чем-нибудь мыслил.

Алк. Но о чем тут стал бы кто-нибудь мыслить, Сократ?

Сокр. О деле величайшем, Алкивиад, как мне по крайней мере кажется. Скажи-ка, ради Зевса, не думаешь ли ты, что боги, чего нам случается просить у них частно или всенародно, иное дают, а иного нет, и одним дают[166], другим нет?

Алк. Конечно.

Сокр. Так не кажется ли тебе, что надобно иметь много благоразумия, чтобы, по незнанию, не просить великих зол, почитая их благом, и чтобы боги, находясь в таком расположении[167], в каком они дают, не дали, чего кто просит? Вот например, Эдипп, говорят, просил, чтобы его сыновья отцовское наследство делили железом[168]. Можно было ему просить о каком-нибудь отвращении настоящих зол: напротив, он, кроме бывших, напросился еще на другие. Они совершились, а из них проистекло много иных и ужасных[169], о которых нужно ли и говорить порознь?

Алк. Но ты, Сократ, упомянул о человеке сумасшедшем; ибо кто бы, будучи здоровым, дерзнул, кажется, просить этого?

Сокр. А сумасшествие представляется ли тебе противоположным разумности?

Алк. Конечно.

Сокр. Неразумные же и разумные кажутся тебе какими-нибудь людьми?

Алк. Кажутся.

Сокр. Давай же рассмотрим, кто такие они. Мы уже согласились, что одни бывают неразумные и разумные, а другие сумасшедшие.

Алк. Да, согласились.

Сокр. А есть ли иные здравые?

Алк. Есть.

Сокр. Нет ли и других – больных?

Алк. Конечно.

Сокр. И эти – не те?

Алк. Да, не те.

Сокр. Так нет ли и таких еще, о которых нельзя сказать ни того ни другого?

Алк. Ну нет.

Сокр. Потому что человеку необходимо либо быть, либо не быть больным?

Алк. Мне кажется.

Сокр. Что ж? то же ли ты имеешь понятие о разумности и неразумности?

Алк. Как ты говоришь?

Сокр. Кажется ли тебе, что можно быть либо разумным, либо неразумным? Или есть еще третье, среднее состояние, делающее человека ни разумным, ни неразумным?

Алк. Ну нет.

Сокр. Стало быть, необходимо иметь одно из этих свойств.

Алк. Мне кажется.

Сокр. Но помнишь ли, ты согласился, что сумасшествие противно разумности?

Алк. Да.

Сокр. Не согласился ли также, что нет никакого третьего, среднего состояния, которое делает человека ни разумным, ни неразумным?

Алк. Да, согласился.

Сокр. Так каким же образом одной вещи могут быть противны две?

Алк. Никаким.

Сокр. Стало быть, неразумность и сумасшествие должны быть одним и тем же[170].

Алк. Видимо.

Сокр. Итак, говоря, что все неразумные – сумасшедшие, мы говорили бы справедливо, Алкивиад. Например, мы сказали бы это справедливо о твоих сверстниках, как