Герда Таро: двойная экспозиция - Хелена Янечек

товар, привел в порядок склад яиц. Но девушки знали, что ничего уже не наладится. Они должны были покинуть страну.

Совет как можно скорее уезжать дал Рут один ее поклонник, ставший нацистом («Повезло, что я хорошо с ним обошлась!» – сказала она себе), и она не теряла времени даром. Герда тоже понимала, что если снова попадет в лапы этих бандитов, то в лучшем случае ее вышлют в Польшу, в страну, о которой в ее памяти сохранился едва уловимый запах теплого молока и горящих дров, какая‑то лиса, которая, возможно, ей приснилась, и страх перед казаками, который наверняка был тоже лишь плодом ее воображения. «Рут, я там с пяти лет не была. По-польски я знаю только слова, что написаны в паспорте, да и то не умею их произносить».

Позднее, в Париже, когда Андре и Герда пересказывали друг другу свои тюремные истории, Рут казалось, что она наблюдает за негласным состязанием, за поединком любовников, где требуется присутствие судьи.

– Они меня всего отдубасили; когда я сел в поезд до Вены, кости у меня все еще не срослись, а зад горел так, что я всю дорогу стоял и курил в коридоре. Прикончил весь запас сигарет еще до таможни.

– А мы слышали крики людей, которых коричневорубашечники пытали на допросах. И тут я обнаружила, что можно дотянуться до звонка для полицейских. Он оказался прямо как школьный, от звука все здание тряслось.

– И что они с тобой сделали?

– Ничего. Только оскорбляли. Я переставала звонить, как только они начинали спускаться по лестнице. Но товарищи нас слышали, и мы здорово доставали этих ублюдков.

– Или ты что‑то недоговариваешь, или ты и там умудрилась всех очаровать.

– Конечно. Я еще и слезу могла пустить …

Возможно ли, что Герда и в тюрьме не теряла головы? Что она и там оставалась чуткой, подбадривала и, само собой, излучала шик и шарм, как неземное создание?

– Меня арестовали, когда я шла на танцы…

– С кем?

– Не помню, Георг тогда уже был в Италии.

– Ты это нарочно, поиздеваться надо мной хочешь, да?

– С чего ты взял? Я только хотела сказать, что у меня было весомое преимущество: тюремщики никак не могли взять в толк, что девушка в туфлях в тон к шелковому платью может оказаться ультракрасной.

Интересно, Герда и правда верила, что ее улыбочки и наряды – непробиваемая броня, и этой уверенности ей хватило, чтобы не сломаться? А может, она действительно не знала страха, тревоги (и это в камере пыток, боже правый!) и чувства неотвратимого поражения?

Жить, но не любой ценой, – все они этого хотели. Этого хотел Георг, его братья и сестры, хотела она, хотел Мельхиор и их товарищи по СРПГ. Шим, Кати Хорна, Чики Вайс и все, кто хотя бы ненадолго приезжал в Испанию, чтобы фотокамерой поддержать борьбу республиканцев. Как же Герде удавалось гораздо лучше остальных быть готовой ко всему? Без сомнения, она такой и была, причем всегда. Не обязательно открывать «Паризер Тагесцайтунг»[143] на следующий день после похорон и читать статью о том, каким бесстрашным и искушенным товарищем по камере она была уже тогда, весной 33‑го года, как делилась со всеми сигаретами и пела американские шлягеры, пока из сомнительной чужачки (в тюрьме ее, наверное, тоже сочли «разряженной курицей») не превратилась в вожака.

В это всё трудно поверить, но воспоминания ее сокамерницы по лейпцигской тюрьме и тех, кто познакомился с Гердой в Испании, подтверждали это. Впрочем, отправляясь с секретным поручением в Германию вместе с Мельхиором, Рут на своей шкуре прочувствовала, что ничто так не подстегивает сценический мандраж, как неприкрытый, грубый, обыкновенный страх.

Фройляйн Похорилле, рожденная в Штутгарте польская гражданка, обладала теми боевыми качествами, которых Гитлер требовал от немецкой молодежи: проворная как борзая, прочная как сапожная кожа, а иногда твердая как сталь. Но прочность и твердость Герды были другой закваски, нисколько не воинственными и не смертоносными. Жить, чего бы это ни стоило, но не любой ценой: Герда желала этого больше, чем все они вместе взятые. И она преодолевала стоявшие на пути к этому желанию препоны и помехи одним неудержимым порывом, который удалось остановить только стальной громаде танковой гусеницы.

В пятницу Рут отправилась с ней к врачу. Они проснулись на рассвете, чтобы собраться не спеша и пересечь пол-Парижа. В метро они читали газету и обсуждали новости шепотом, чтобы не мешать рабочему люду, заполнявшему первые поезда с надеждой доспать по пути. Они вышли на станции «Фий дю Кальвер» и вошли в здание в начале улицы Оберкампф. «Вуаля», – сказала Герда, едва они оказались в вестибюле, похожем на приемный покой, с той лишь разницей, что в этот ранний утренний час там было совершенно пусто.

Доктор вышла к ним почти сразу. Рут увидела ее мельком, но врач ей понравилась: женщина средних лет, стрижка средней длины, из‑под халата выглядывает маленькое жемчужное ожерелье, свежая помада. Рут заметила в стопке журналов на столе в приемной номера «Вю»[144] и «Регар», но отдала предпочтение женским изданиям. Она заняла себя новыми моделями «Ле пти эко де ля мод»[145] (единственное, что можно взять на заметку, – большие банты из шотландки на воротничке). Рут поздоровалась в ответ с молодой парой, глядя на круглый как арбуз живот девушки под светлой шерстяной шалью. «Voyez, il y en a deux, là-dedans»[146], – сказал молодой человек, еще не успевший снять шапку, а потом спросил, можно ли ему полистать «Юманите»[147], оставленную Гердой на соседнем стуле.

– Bien sur, – и газету они могут взять с собой.

– Merci, camarade!

– De rien. Et beaucoup de félicitations, camarades.

– Ce sera dur, putain, mais on va se débrouiller[148].

Девушка слегка толкнула его локтем и машинально погладила живот.

Они неестественно рассмеялись. Болтали о сверхурочных сменах, о том, как разместить близнецов, о докторе, которая принимала их бесплатно, потому что рабочая, как и любая будущая мать, имеет право рожать с минимальным риском. Так что, когда первая пациентка вышла из кабинета товарища гинеколога, Рут окончательно успокоилась.

– On y va![149] – звонко сказала Герда, легко пересекая приемную, но в лифте она прислонилась к блестящей деревянной обшивке кабины.

Рут хотела было поискать такси, но Герда ее одернула: «Ты что, совсем дура? Такси – прямо перед входом?» – и настояла на метро. Но потом согласилась, когда, еле живая, зашла попросить стакан воды в первое попавшееся по дороге кафе.

– Жди здесь, – велела ей Рут. –