Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

и лоск актерской карьеры. Она привыкла создавать вокруг себя ажиотаж и на сцене чувствовала себя как рыба в воде. Однако в детстве ее стремление привлечь к себе внимание объяснялось не только банальным эксгибиционизмом: это был единственный способ обратить на себя взгляд эмоционально нестабильного отца и компенсировать смерть матери.

Через три недели после рождения Таллулы – она родилась 31 января 1902 года – у ее матери Аделаиды Бэнкхед развился смертельный перитонит. Позже Таллула отмахивалась от этой трагедии и заявляла, что не может скорбеть по женщине, которую «не помнит». Однако в детстве ее, безусловно, тревожила зловещая связь ее рождения и смерти Ады. И разве могло быть иначе? Ее даже крестили рядом с гробом матери. Затем ее отец Уилл погрузился в истерическую скорбь, продолжавшуюся много лет; его кидало из лихорадочной активности в пьяную меланхолию. Одно из первых воспоминаний Таллулы – отец безутешно бродит по дому, размахивает револьвером и клянется, что вскоре присоединится к жене. Как бы старательно другие взрослые ни пытались ее уберечь, разговоры об отце навели ее на мысль, что она чем-то виновата в его теперешнем состоянии.

Уилл очень любил жену. Аделаида была красива, избалованна и очень романтична; повинуясь минутному порыву, могла отправиться гулять по грязным дорогам дедовой плантации в привезенном из Парижа модном платье. Связать свою жизнь с молодым адвокатом Уиллом Бэнкхедом ее заставил такой же порыв; она влюбилась и не раздумывая бросила человека, с которым уже была помолвлена.

Два года Уилл с невестой жили счастливо. Поселились в большой квартире в Хантсвилле, Алабама; вскоре после этого Уилла избрали в Законодательный совет штата, что положило начало его карьере конгрессмена. В следующем году у Бэнкхедов родилась первая дочь, Евгения. Семья не роскошествовала, но отец Уилла помогал деньгами, и у Бэнкхедов всегда были слуги, книги, хорошая еда и выпивка.

Но скоро Уилл всего лишился. Родственники понимали, что в таком состоянии он не способен заботиться о двух маленьких дочках, и это привело к договоренности, которая соблюдалась все детство Таллулы. Часть года они с Евгенией проводили у бабушки с дедушкой в Джаспере – городке в дне езды от Хантсвилла; оставшуюся часть времени жили у Мари, сестры Уилла в столице Алабамы Монтгомери, гораздо более удаленной от отцовского дома. С практической точки зрения решение казалось разумным, но девочки выросли с ощущением, что собственного дома у них, по сути, не было. В каждом доме действовали свои правила. Когда девочки оставались с отцом в Хантсвилле, тот разрешал им поздно ложиться и подкупал конфетами, чтобы они вели себя хорошо. У бабушки в Джаспере требовалось строго соблюдать режим, за любым нарушением правил следовали наказания или угрозы.

На самом деле Бэнкхеды были жизнерадостными и добрыми людьми, но в отсутствие матери и настоящей семьи Таллуле казалось, что ласки нужно добиваться. Напротив, с Евгенией все носились как с писаной торбой. Она была болезненной девочкой, в раннем детстве остро переболела корью и коклюшем, а еще была красивой и обладала более покладистым нравом, чем ее вздорная младшая сестрица. Таллуле казалось, что отец любил Евгению больше; всю жизнь она обиженно вспоминала, как однажды он взял сестру на пикник, а ее саму оставил дома.

Отношения сестер хорошо видны на фотографии, где девочкам восемь и семь лет. Евгения, опрятная спокойная девочка, сидит на стуле, степенно скрестив руки и лодыжки; ее волосы перевязаны широкой белой ленточкой. Таллула стоит рядом; толстенькая, как две Евгении, она застыла в тесном воскресном платье и коварно улыбается. Ладонь Таллулы зависла за спиной Евгении и, кажется, готова ущипнуть ее или ударить.

Таллула страдала, так как была некрасивой, а еще мучилась от своей принадлежности к женскому полу. Однажды Уилл беспечно обронил, что хотел бы, чтобы после Евгении у него родился сын, и Таллула, как и Нэнси Кунард и многие другие сбитые с толку девочки, росла и верила, что будь она мальчиком, ее любили бы сильнее. Она пыталась угодить Уиллу, став почти мальчишкой – пацанкой; Евгения улыбалась папеньке и была послушной, а Таллула кувыркалась, была бесстрашной и лезла в драку с кулаками по любому поводу.

Она также взяла на себя роль семейного клоуна. В пять лет Уилл отвел ее на водевиль – хотел развеселить после похода к дантисту. Спектакль был ей не по возрасту, но она пришла в восторг, особенно от звезды программы, певички, исполнявшей похабные песенки. По дороге домой она перепела песенку своим хриплым голоском, не догадываясь, отчего отец смеется над двусмысленными строчками («туда-сюда-обратно, тебе и мне приятно»). Эта песенка стала их особым секретом. Когда Уиллу бывало одиноко, он будил Таллулу, ставил на обеденный стол и просил спеть. Однажды даже попросил исполнить песенку перед друзьями, которых пригласил домой после вечерней попойки.

Конечно, со стороны Уилла было неблагоразумно позволять дочери петь песни из бурлеска перед компанией незнакомых взрослых мужчин, но Таллулу заворожил бурный восторг, которым встречали ее представление. «Ликование толпы вызывало у меня мурашки и будоражило ум, – писала она в мемуарах. – С тех пор у меня часто бывали мурашки, но как в тот вечер – ни разу». Она поняла, что, развлекая людей, можно завоевать их любовь. Но ей было сложно себя сдерживать. Слишком сильно она жаждала внимания: когда ей досталась роль в школьной пьесе, она начала импровизировать и добавила несколько строк к своей роли, а потом сделала сальто на сцене. Рассказывая смешную историю, она часто сама начинала безудержно смеяться и этим все портила. Внутри нее бушевали настоящие эмоциональные бури. Малейшая неприятность вызывала рыдания; гнев делал ее агрессивной. Евгения вскоре поняла, что после ссоры с младшей сестрой лучше прятаться за закрытой дверью, иначе Таллула «вламывалась в комнату и выкручивала мне руку».

Когда Таллуле исполнилось десять лет, Уилл решил, что совладать с ней можно, только отправив их с Евгенией в школу-интернат. Найти рядом школу с проживанием, которая согласилась бы взять обеих девочек, оказалось не так-то просто; в итоге Уилл остановил выбор на монастыре Святого Сердца, расположенном в тысяче с лишним миль от Хантсвилла, в пригороде Нью-Йорка Манхэттенвилле. Естественно, обе девочки очень расстроились. Евгения справлялась с горем, как всегда, через усердие и послушание, но Таллула каждый день попадала в неприятности. Ее актерскую сущность завораживали монастырские ритуалы – она любила заворачиваться в черную шаль и сидеть перед зеркалом, окружив себя зажженными свечами и подражая монахиням. Но ее вторая ипостась – бойкая пацанка – была несчастна. Она не находила себе места, скучала по дому, не