Сказки детского Леса - StEll Ir

- Вот смотрю я на тебя и думаю, – заявил ему

негромко и задумчиво зайчонок с подоконника на котором стояли пузырьки и лежал термометр. – Не выйдет из тебя путёвого сына!

- Он даже вздрогнул от неожиданности и тихо

повёл плечами. А тогда посмотрел глазами к окошку и улыбнулся: зайчонок был там…

- Доктор, доктор, помоги, - просил он очень жалобно на коленях ударяясь головой о несуществующее уже почти для него небо…А позади ещё были крылья, но они только окрашивались от чего-то кровью в совсем чёрный цвет… и не от чего-то совсем, а проверено – от ран… Он не боялся никогда ни крови ни чёрного цвета, от этого ему становилось только грустно… Но крылья болели и наверное уже не умели летать и тот край острый и изорванный, за который он ещё держался непонятно чем, край больше рвал в раны его живого, чем удерживал, и было больно невыносимо. Но это всё ничего… Просто теперь, когда не умеешь летать вверх можно было оборвать последнюю живую ниточку и не помочь больше уже никому, потому что тогда надо было упасть…

- Ты чего? – спросил осторожно, одними губами, чтобы не спугнуть. Про порядок как-то забылось.

- Да так, - неопределённо пожал плечиками зайчонок. – Просто там темно…

- Где?

- Там – в норке. Мамка ушла тогда, прыг-скок, прыг-скок. Потому что надо было. За сладкой капуской. А когда её не было долго я и пошёл. Темно же всё-таки. Там совсем не было солнышка.

- Капуской! – передразнил он малышью неопытность. – А ты знаешь, что в лесу случается серый волк - зубами щёлк. Встретил бы – было бы тогда солнышко на твоё мохнатое малоушие.

- Знаю, - печально вздохнул зайчонок. - Я встречал. Никакой он не щёлк. Он меня за мохнату спинку брал зубами и сюда принёс. Положил…

- Так… Ясно. Почему днём? – строго осведомился возможно сам у себя тогда посерьёзнев он.

- Я уйду сейчас, - пропищало сокровище.

- Нет. Теперь поздно. Будешь сидеть тихо. В стакане. Если войдёт нянечка – будешь делать вид, что одуванчик. Ушами не шевелить.

Пушистый друг повёл полуобиженно усами, но соблюдать дисциплину согласился.

А доктор стукал и водил перед глазами резиновым молоточком, так что ему становилось до крайности смешно. Особенно из-за зайчонка выглядывавшего из-за плеча доктора с самым внимательным видом.

И он конечно не признавался ни за что доктору в осознании своей душевной болезни, иначе ему в очередной раз не стали бы верить, а заоконное царствие оставить было пока решительно не на кого. Поэтому всё что он мог себе позволить в общении с доктором, так это хитро улыбаться в ответ на детски-наивные вопросы о состоянии временной субстанции и о количестве пальчиков на пухлой докторовой руке. Причём в обязанности порядочного душевнобольного входило непременное периодическое показывание языка доктору, но этого он уже решительно не терпел и по возможности от столь непочтительной процедуры уклонялся.

Доктор, вдоволь настукавшись, выходил в запредельность, за окном солнце прекращало становиться большим и тогда становилось спокойно. Обычно до вечера больше беспокоить были бы не должны. И тогда он рискнул.

Оглянувсь, поблукав глазами по напряжённо застывшим внимательно рядам шкафчиков и кроваток, улыбнувсь, да не выжидая больше и прыгнув…

Кроватки уже байкали, шкафчики что-то секретное и наверняка всё-таки игрушечное в себе прятали. В шкафчиках было уютно, в кроватках было тепло, а он этой ночью из окна стал лететь. Потому что всё небо было наполнено сиреневым нестерпимым светом. Он и полетел. Сначала всё вниз, потому что всё-таки шагнул из окна, но потом сознательно стал забирать вверх и вверх и постепенно сравнял себя с ночным уже совсем воздухом. Малыши не препятствовали, они остались сидеть с открытыми ртами на подоконниках и только болтали от восторга в ночном воздухе ножками. А он всматривался и всматривался напряжённо в глаза его встречающему ветру. Ветер немало был удивлён человеку летящему по небу в простынке, потому что крылья развевались и хлопали как сумасшедшие. А он с иронией ответил глазами глазам ветра и опустился на тёмный один из на деревьях в ночном лесу кряжистый сук.

- Ну и что? – спросил он у случившегося под рукой брата-бобра.

- Ничего…, - вдумчиво ответил брат-бобёр, потому что хотел спать.

- Ладно, - согласился он, - спи пока. Утром воробышков посчитаешь, не забудь. Нужно край.

- Сосчитаешь, как же, их. Вот в тот раз считал…, - ворчал уже укладываясь в сухой листве брат-бобёр, - А они кто прыгает, кто чирикает. Порхают тоже понимаешь. Я ведь это как – ты сначала попытайся представлять из себя хоть что-нибудь путное, а потом уж порхай. Одних считаешь – другие уже по воду пошли. Беспорядочный народ. Не-пре-зен-та-бель-ный…

- Не какой? – даже покачнулся на ветке он, но брат-бобёр уже посапывал носом в тёплой сухой листве. Тогда он понял, что судя по покладистой ворчливости воробышки будут сосчитаны тщательно и дотошно. Брат-бобёр если ворчал, то за дело брался всецело ответственно…

- Может всё-таки весна? – с почти ненадеждой в голосе спросил доктор.

Он посмотрел внимательно и с пониманием доктору в глаза и уверенно определил:

- Осень!

И немного добавил: - Поздняя…

- Ты в окно посмотри, а вовсе не на меня, - с тоской попросил доктор. – Там же снег растаял и светит по-твоему что?

Он уважительно отнёсся к просьбе доктора и посмотрел в окно.

- Дождь… - светски утомлённо заметил он и стал зябко кутаться за неимением пледа в смирительную рубашку.

- Какой дождь? – чуть не плакал от отчаяния доктор и тогда он коротко и кротко разрешил назревшее противоречие:

- Проливной.

Доктор отчаялся и обиженно отвернулся к окну.

«Не надо так переживать», говорил он про себя доктору, «снег ещё не скоро пойдёт». А вслух сказал:

- Доктор разрешите мне лесенку…

Доктор вздрогнул, но не отвернулся от окна, а так спросил, тихо: «какую лесенку?..»

- Доктор разрешите мне лесенку в небо, - попросил он.

Доктор понял и не стал отвечать.

Он понял, что лесенку ему не разрешили. Он не стал отчаиваться, попытки разрешено было повторять.

Между тем свечерело. Нянечка позвала его покушать, но он не сильно сегодня хотел. Сегодня впереди было темно и много звёзд. «За капуской!», усмехнулся он про себя и обеспокоено оглянулся по сторонам. Вечер был близок, а зайчонка нигде не было. Ночью обязательно надо было передать его в звериное царство. Вышел месяц, вышел ясный, звёзды рассыпали свой свет по подоконнику, наступила ночь. Зверята ждать себя не заставили.

Вышел на крылечко - достал скрипку

Подаренную самим Страдивари

и заиграл

Нестерпимо щёкотало под мышками

Отбивало последние надежды

И ещё было больно от всего окружающего

А по большому счёту было всё равно

Он играл на крылечке

«Лунную сонату» Бетховена

И смешно подпрыгивал на одной ножке

Думая что так танцуют всегда

На самом деле он просто забыл тапок

И левая нога немножичко мёрзла

Но это ещё было лето

И музыка звенела в чистом утреннем воздухе

Пока он играл он практически никого не боялся

Но славные весёлые музыканты

Настраивали уже пулемётку «Максим»

С противоположной стороны его двора

Они заиграли отчаянно слажено и умело

Немного поиграв вместе

Они разошлись по домам

Пулемётчики баиньки

Он со своей глупой скрипкой на небо

День был прожит не зря

А зайчонок не захотел уходить. Он вообще был зайчонок не по порядку и остальные зверята только хихикали, когда он шукал зайчонка по всей палате, а тот спрятался в уголку и не хотел выходить. Ни за что.

Ветер беспокоит юные сердца. Возможно нас уже не остановить…

Мир живущий робкой надеждой на возможные всё ещё, лёгкие перемены, не затрагивающие его тошнотворного благополучия. И притягивающий себя прочными оковами за металлический ошейник к холодной тяжёлой стене. Даже если мы вас не тронем – вас расстравит по стене само время. Вы постарели не по-хорошему и теперь трясётесь от страха всё не приходящей за вами смерти. Наверное вы достойно и красиво провели вашу долгую жизнь, если так не хотите с ней расставаться. Наверное вы всегда были достойны собственной смерти, если можете позволить себе минутную слабость на пороге.

Вы оголтелая, злая и очень нехорошая хуйня. На вас смотреть больно глазам, глаза не выдерживают такого количества мелко дрожащей тошноты.