Дурочка, или Как я стала матерью - Диана Чемберлен

Первые три дня Джина собиралась провести в приюте, чтобы познакомиться со своей индийской дочерью и подготовиться к слушаниям в суде. На четвертый день она отправится в суд и получит разрешение на опекунство. Джина знала, что для этого может потребоваться не одно заседание, но после всех этих мучительных месяцев она готова была подождать еще немного. После этого предстояло подготовить Рани к перелету в Америку. Джина успела переговорить с кардиологом из Сиэтла, который готов был осмотреть девочку сразу по прилете домой.

Температура воздуха в день ее приезда была близка к 40 градусам. Водитель высадил Джину перед квадратным двухэтажным зданием, и ей, чтобы попасть внутрь, пришлось обойти козу – та мирно паслась на грязном дворике. Внутри ее ждал неприятный сюрприз. Очень многие, хотя и не все, родители из интернет-группы, успевшие уже побывать в индийских приютах, расхваливали царившую там чистоту. По их сообщениям, о детях заботились как нельзя лучше. Вот и Джина ожидала увидеть нечто подобное. Но ей не повезло. Первое, что встревожило ее в приюте, – запах мочи и зловещее молчание. Джина уже знала, что это означает. «В плохих приютах, – сказали ей знающие люди, – всегда тихо. Дети быстро понимают, что плакать бесполезно, поскольку никому нет дела до их слез. На шум придет разве что айя с прутом».

Приют, в котором находилась Рани, был переполнен детьми: их там было шестьдесят – от младенцев грудного возраста до подростков двенадцати лет. Занимали они четыре комнаты, причем некоторые спали прямо на полу, на пожелтевших от мочи матрасах. Самые маленькие бегали по дому без одежды и даже без подгузников, и Джина заметила на холодном плиточном полу не одну кучку фекалий.

Айи, эти замечательные мусульманки в голубых сари, казались в большинстве своем добрыми и заботливыми, но их было слишком мало для такого количества детей. Они носили с собой прутья, чтобы перегонять ребятишек, будто коз, из комнаты в комнату. Джина ни разу не видела, чтобы кто-то из них ударил ребенка, но она знала, что в Индии разрешены телесные наказания, и это не могло ее не тревожить.

Повсюду роились мухи, и Джине приходилось непрестанно от них отмахиваться, пока она ожидала своей очереди в скудно обставленной приемной. Хотя окна были открыты настежь, воздух оставался удушающе жарким. Единственное, что хоть как-то разнообразило эту унылую обстановку – портрет Ганди, висевший на одной из стен. Неудивительно, что Джине захотелось как можно скорее забрать отсюда Рани. Она надеялась, что завтрашнего слушания будет достаточно для принятия решения.

В Индии было много прекрасного. Этим утром водитель отвез Джину к форту Голконда, откуда она могла взглянуть на город и гробницы мусульманских правителей. Зрелище буквально очаровало ее. Индийская культура отличалась невероятным разнообразием и богатством, и Джина очень хотела познакомить с ней Рани. Они могут вернуться сюда, когда девочка чуть подрастет. Визиты в Индию станут частью их жизни. Джина уже не испытывала чувства вины по поводу того, что увозила девочку от ее корней и культуры. В Индии было много хорошего, но тут не было семей, готовых принять больного ребенка, тем более девочку.

Наконец в приемной появилась айя. Она провела Джину в тесную комнатку, где три маленькие девочки играли в кубики и куклы. Две из них ползали по полу, и только одна, самая крохотная, сидела на месте, то поднимая, то опуская куклу.

«Рани!» – окликнула ее айя.

При звуке своего имени Рани вскинула голову, и у Джины все внутри перевернулось. Она постаралась сдержать слезы, поскольку не хотела с первой же минуты напугать эту маленькую девочку. Свою дочь.

Айя что-то сказала Рани на телугу, и ребенок, медленно поднявшись с пола, заковылял в их сторону. Девочка, с ее крохотным личиком и огромными глазами, сама напоминала куклу. У Джины перехватило дыхание. Присев на корточки, она протянула к малышке руки. Та послушно зашагала к ней, как будто знала, что за человек ее поджидает. Две другие девочки оторвались от игры и наблюдали за тем, как Джина, усевшись на полу, покачивает своего ребенка. Рани молча смотрела на нее своими огромными глазами, и Джина не могла больше сдерживать слез. «Девочка моя, – повторяла она вновь и вновь, – моя любимая девочка».

На Рани был просторный подгузник и белая хлопковая рубашка, под которой с легкостью прощупывались все ее ребрышки. Впрочем, причиной этой худобы было не только плохое питание, но и болезнь. Этим же объяснялось частое и поверхностное, как у птички, дыхание. Джина крепко прижимала к себе девочку, как будто могла поддержать этим ее больное сердечко. Рани не вымолвила ни слова, зато внимательно слушала все, что говорила ей Джина, зачарованная то ли звуком ее голоса, то ли английской речью.

Три долгих чудесных дня провела Джина со своей приемной дочерью. Она укачивала девочку, когда та спала, играла с ней, показывала ей книжки с картинками, кормила. При кормлении Рани, как птичка, послушно открывала рот. Девочка совсем не говорила, зато цеплялась за Джину, как обезьянка.

Джине не хотелось покидать приют накануне судебных слушаний, но ей все-таки пришлось вернуться в гостиницу. Она знала, что предстоящий день будет долгим и утомительным: ей придется просидеть несколько часов в душном помещении в ожидании ордера на опекунство. И вот Джина уложила дочку в кровать и поцеловала ее на прощание.

«Завтра я вернусь», – пообещала она. В тот момент ей показалось, что Рани прекрасно поняла сказанное. Позже ей оставалось лишь надеяться, что девочка понятия не имела, о чем она тогда говорила. Было бы ужасно, если бы малышка решила, что Джина ей солгала. Ведь она так и не вернулась ни на следующий день, ни позже.

Поставив фотографию Рани на ночной столик, Джина взяла листок, на котором было распечатано письмо, пришедшее в интернет-группу. Она знала женщину, написавшую это письмо. С ней и ее мужем Джина встречалась в суде Хайдарабада: эта пара тоже ожидала решения, которое позволило бы им увезти домой приемную дочь. Как и Джина, они вернулись в Штаты с пустыми руками. По информации, которой они делились с группой поддержки, было ясно, что последние два месяца оказались для них такими же мучительными, как и для Джины. Они пытались бороться, нанимали адвокатов – словом, делали все, чтобы вытащить свою дочь из приюта. Но на этом, как оказалось, их страдания не закончились.

«Мы в ужасном расстройстве и не знаем, что нам делать, – писала жена. – Нам так и не удалось получить никакой информации из того государственного приюта, в который Мину перевели еще в мае. И вот на прошлой неделе мы вновь отправились в Индию. И там нам сказали, что у них нет никаких записей относительно того, что Мина вообще находилась в этом заведении. Самое ужасное, что таких записей нет и в том приюте, где мы ее навещали. Такое чувство, что мы – единственные, кто знает о ее существовании, ведь мы разговаривали с ней, играли и обнимали ее. И вот теперь она просто исчезла. Боюсь даже думать, что могло случиться с нашей девочкой».

Джина вообще не понимала, с какой стати Мину перевели в государственный приют, зато она прекрасно знала, что никто не желал бы видеть там своего ребенка. Что, если Рани тоже переведут в такой приют? И она тоже исчезнет без следа?

На фоне этого письма померкли ее переживания из-за потерянных четырехсот долларов. Забыла она и про бесплодную встречу с Алеком в «Морской чайке». А ведь поначалу она здорово переживала из-за того, что выглядела полной дурочкой, отвечая на его вопросы о маяках с Тихоокеанского побережья. На какое-то мгновение Джина забыла даже про потерянную панель, хотя в душе ее по-прежнему гнездился страх: что делать, если именно эта панель окажется той частью линз, которая ей так нужна?

Закрыв глаза, она положила письмо себе на грудь. Раньше Джина активно участвовала во всех беседах, которые велись в интернет-группе, но в последнее время она превратилась в наблюдателя: читала чужие сообщения, но сама предпочитала отмалчиваться. Она уже не вправе была обращаться к этим людям за советом или сочувствием. Джина выбрала путь, который они наверняка не одобрили бы.

Единственная ее надежда вернуть Рани была связана с теми тайнами, которые крылись в дневнике Бесс Пур.

22

Суббота, 11 апреля 1942 г.

Я люблю Сэнди. Я и раньше так думала, но тогдашние мои чувства не идут ни в какое сравнение с тем, что я ощущаю сейчас.

Вчера весь день над океаном кружили самолеты. Они и прежде здесь часто пролетали, так как фронт от нас не так уж и далеко, но вчера все выглядело совсем иначе. Я решила, что они ищут субмарину, с которой высадились Майлз и Уинстон. Но когда я встретилась с Сэнди на пляже и спросила его, он не был так уж уверен в этом. Вода там, сказал Сэнди, не самая прозрачная, а подводную лодку можно увидеть лишь в том случае, если она находится близко к поверхности. Было бы здорово, если бы самолеты все-таки нашли ее и разбомбили! Вот уж не думала, что стану такой жестокосердной.