Звезда заводской многотиражки (СИ) - Фишер Саша

— Мишка?.. — пробормотал я.

— Мы что, знакомы? — он нахмурился и потрепал эту свою бестолковую бородку.

— А, нет-нет! — я замахал руками. — Просто Даша сказала, что фотографа зовут Миша, а я как раз фотографа и ищу. Мне нужно фото для стенда, я новый журналист. Иван меня зовут.

— Аааа! — лицо его просияло. — Так бы сразу и сказал! Да, я Мишка, только ко мне скоро должна прийти делегация из профкома, так что...

Он резким движением поднял руку и посмотрел на часы на запястье. Каждый его жест был знакомым. Я почувствовал, что у меня даже слезы на глаза навернулись. Заррраза, да я даже если бы с отцом своим нос к носу столкнулся, не был бы в таком шоке! Это же Мишка. Михась. Михуелло. Мишаня. Живой и настоящий.

— Да что ты топчешься, как больной страус? — Мишка подтолкнул меня в сторону стоящего на сцене стула. — Садись давай, нащелкаю по-быстрому, пока никого нет! Эх, на тебя бы каску и робу, такой бы получился героический сталевар, хоть скульптуры ваяй!

Походкой контуженного Буратино я подошел к стулу и сел. В лицо мне ударил луч прожектора. Черт, надо же, какой я оказывается, сентиментальный!

— Прямо на меня смотри! — командовал Мишка. — И лицо посуровее сделай, а то у тебя улыбка глупая.

— А ты штатный заводской фотограф или это шабашка такая? — спросил я.

— Штатный, ага! — сказал он, и его фотоаппарат снова щелкнул. — Летописец-светописец. Я сюда слесарем вообще-то устраивался сразу после армии. Голову не поворачивай! Вот так... А фотографировать еще со школы любил. Сначала просто так снимал все подряд, а потом мои снимки кто-то директору показал. Ну вот с тех пор и... Тебе не рассказывали, как Мордюков из газеты истерику устроил? Нет еще? А, ну значит расскажут еще. У редакции был штатный фотограф, капризный и истеричный, жуть. Больше его нету, теперь для газеты я снимаю. Ну и не только для газеты. Так, подбородок двинь вперед, а то ты на хомяка будешь похож.

Луч прожектора сместился. Я как будто сразу ослеп, перед глазами поплыли темные пятна. Я заморгал.

— К пятнице напечатаю, — сказал Мишка, надевая на объектив крышечку. — И в редакцию занесу.

У входа в актовый зал раздались чьи-то голоса.

— Ладно, бывай, Иван, — Мишка «сделал ручкой». Тоже до боли знакомым жестом. Он точно так же сделал и в тот день. Когда мне пришлось опознавать в морге его тело.

Ну что ж, можно меня поздравить с первым полноценным рабочим днем. Сегодня я составил дайджест из архива газеты о событиях двадцатилетней давности. По заданию Антонины Иосифовны, разумеется. Напомнил, как в шестидесятом году шинный завод был объявлен ударной комсомольской стройкой, и как молодежь всей страны, в едином порыве, превратила долгострой, тянущийся еще с тридцатых годов, в процветающее и передовое предприятие. Зубы немного вязли в карамельном героизме, но сейчас меня это даже радовало. Ну и честно работал, как самый молодой, на должности «принеси-подай-сходи за чаем». Молодой на побегушках — это святое. Даже качать права и упрекать в дискриминации не хотелось.

Мо-ло-дой.

Мог ли я представить, что мне случится пережить такое еще раз?

Я вышел из троллейбуса на остановку раньше. Окрестности надо было исследовать, для долгих прогулок у меня не было подходящей одежды и обуви, приходилось идти на сделку с самим собой. Зато добычей стал отличный хлебный магазин, в котором я даже не поленился отстоять очередь, чтобы купить полбулки серого за восемь копеек и рогалик за пять копеек. Милота такая. Батоны, буханки, сайки и круглые лежали на деревянных полках. И их можно было тыкать двузубой вилкой, болтавшейся на гвозде на веревочке. Рогалик сунул в карман, а от серого отгрыз по дороге корочку. Мама за такое всегда ругала, но теперь же я взрослый! И могу позволить себе грызть хлеб, сколько хочу.

До кулинарии за перекрестком я не пошел, решил, что пожрать я могу и в столовой в общаге. Не уверен, что моей зарплаты хватит, чтобы все время так питаться, но сегодня можно. Первый рабочий день все-таки. Почти на самом подходе к общаге обнаружился еще один продуктовый магазин. Маленький, на два прилавка. Молочный и все остальное. Ассортимент был, как ни странно, чуть ли не лучше, чем в том супермаркете, который я посетил самым первым. Во всяком случае, все необходимое здесь было — макароны, крупы, пакетики с сухими супами, трехлитровые банки соков и солений. Мяса не было. Зато продавалось молоко в треугольных пакетах. Я так умилился на эту упаковку, что чуть было не купил один. Правда, молоко я не люблю. И не пил его толком уже несколько лет, даже в кофе не добавлял.

«Кстати, вот интересно... — думал я, стараясь не поскользнуться на ступенях крыльца общаги. — А вот вкусовые пристрастия — они вообще у нас где? Если, например, я, Жан Михалыч, молоко терпеть не могу и никогда не любил, признавал только как необходимое зло, если кофе ну совсем уж тошнотно-кислый, то значит ли это, что Ивану Алексеичу, в чьем теле я нахожусь, оно тоже будет невкусным?»

Устроить себе гастротур и сравнить ожидание-реальность?

Я шагнул в теплый холл общаги, и первое, что услышал, был голос Анны Аркадьевны, делающей внушение тщедушному мужичку.

— Добрый вечер, Анна Аркадьевна, — сказал я, проходя мимо. Она прохладно кивнула, не удостоив меня даже взгляда. Логично. Ноблесс оближ, и все такое. Ну, немного кольнуло, конечно. На мимолетный игривый взгляд могла бы и расщедриться. На радостный крик «Ваня, я ваша навеки!» я даже и не рассчитывал...

На следующий день шефство надо мной взял Эдик, который для начала устроил мне экскурсию по заводу, чтобы я вник в детали производства шин. Правда, больше всего он говорил о себе. Даже когда рассказывал про передовые лучшие в мире шины МИ-166 с металлокордным брекером, большую часть своей пламенной речи он посвятил новенькой и блестящей «пятерке», которую только-только начали выпускать, и о том, как горячо он о ней мечтает. Впрочем, прогулку по цехам завода это все равно не испортило. Так даже было интереснее. Я разглядывал здоровенные бобины корда, слушая трескотню Эдика про то, как ему повезло участвовать в сеансе одновременной игры с самим Анатолием Карповым. Он, конечно же, проиграл в рекордные десять ходов, но каков штрих в биографии, а? Девушки млеют, мужчины жмут руку. Иногда в его речи проскальзывали «шинные» термины, но я, признаться, не особо утруждал себя их запоминанием. Профессиональная привычка — не забивать себе голову лишними подробностями. Если потребуется, то расскажут мне об этом настоящие профессионалы своего дела, а я все запишу и переведу на человеческий язык. Так что смотрел я, в основном, на лица тех, кто стоял за конвейерами, колдовал над пультами станков, смолил беломор в курилках в галереях. Лица были всякие разные — гладкие и юные, покрытые следами прожитых лет, мужские и женские. Они были перемазаны сажей и машинным маслом, чему-то радующиеся и от чего-то грустящие. Они спорили, смеялись, молча сопели и сосредоточенно хмурились.

Временами на меня даже накатывало ощущение, что я попал в какой-то советский пропагандный ролик, настолько все окружающее было похоже на фильм о радостях тяжелого труда на благо Родины. Хорошо поставленного голоса диктора не хватало, вздорный тенорок Эдика как-то не подходил суровому счастью заводских будней.

«Серый» Федор Олегович задирать меня больше не пытался. Вел себя тише воды, ниже травы. Застав меня за своим столом, даже глазом не моргнул. Ну, то есть, он дернулся, конечно. Спину гордо выпрямил, прошел на прямых ногах к столу Антонины Иосифовны, положил на него бумаги и вышел. Следом за ним выбежала Вера Андреевна. Я уже знал, что она корректор, и по совместительству пишет статьи о культуре. У Эдика не было конкретного направления, он был на все темы мастер, а Даша была спецом по интервью.

Вообще, конечно, работа — не бей лежачего. Четыре полосы «Новокиневского шинника» делались силами редакции прямо-таки астрономического размера. Мы в таком составе выпускали газету в семь раз толще. Ну ладно, в те годы там еще была программа передач и частные объявления, надо было как-то выживать.