Ничейная земля - Илья Бушмин

Катю передернуло от ужаса и отвращения. Она вспомнила здоровенного и мерзкого грызуна, метнувшегося под ее ногами. Крыса, познавшая вкус человеческой плоти. Даже думать об этом было страшно.

— Твою мать, — вторил ее мыслям Белянский. — Что творится в этом, б… дь, городе?

Катя, дождавшись группу, спряталась в фургоне, как в личном убежище. Очередной временный домик, в котором можно отгородиться от страхов окружающего мира. И первым делом проглотила сразу две таблетки успокоительного. Меньше всего на свете ей хотелось, чтобы случился приступ. Чтобы она, не понимая, где находится, вышла на дорожку, узнала впечатавшуюся с детства местность и пошла туда, где работали криминалисты и судмедэксперты, чтобы снова увидеть страшную картину внизу и опять испытать шок, тошноту и желание провалиться сквозь землю — лишь бы не думать о том, что происходит.

— Может быть, — через силу проговорила Катя, — он сбрасывал здесь тела, потому что местные считают это место плохим, проклятым и решили от греха подальше оставить его. А может быть, это место на самом деле проклятое.

— Ты серьезно или как?

— Виктор Яковлевич… Мы можем верить в проклятые места, а можем не верить. Но если не верим — это не значит, что таких мест нет.

К окраине Ямы, внезапно прославившейся на весь узкий круг правоохранителей города, стягивались опера из Промышленного ОВД и городского управления. Некоторые оказались здесь во второй раз: в ходе масштабных рейдов в Яме опера в числе прочих заброшенных домов поселка проверяли и лачуги на окраине, у оврагов. Но в сами овраги никто даже не думал соваться: во-первых, на то не было ни малейших инструкций, во-вторых, о существовании чего-то еще за зарослями высокой травы никто из побывавших здесь оперативников даже не подозревал — выходцев из Ямы среди них не оказалось.

Сейчас сыщики разбились на несколько групп и выдвинулись в жилой массив поселка для работы с населением. Предстояло обойти все дома, прилегающие к занятой зарослями сорной травы и оврагами мертвой, покинутой всеми зоне отчуждения.

Поляков с двумя операми из УВД взял на себя улочку, извивающейся змеей ведущую от оврагов к центру Ямы. Крайние дома были давно оставлены. Зияющие дыры-окна, поваленные двери, растащенные на дрова заборы и ворота. Но чуть дальше от оврагов находились домики, лачуги и землянки, в которых теплилась жизнь. В одной из таких землянок операм открыла дверь сухая и сгорбленная старушка в толстой фуфайке, доживающая свой век.

— Черные машины, — ее голос был шамкающим и скрипучим. — Едють туды, а потом едють туды.

— Машины?

Поляков, как и находившиеся с ним опера, были поражены и озадачены. Слово «машины» подразумевает, что их было несколько. Что перечеркивало напрочь версию об убийце-одиночке, устроившего в оврагах кладбище для своих жертв.

Тогда что, черт возьми, происходит?!

— Черные машины? — повторил Поляков, и старушка закивала. — То есть, не одна машина, а несколько? А сколько? Одна, две, три?

— Да когда как. То одна, потом глядь — две едють. По-разному, сынок. Едють, потом глядь — назад едють. А чего им там делать, непонятно. Там же за оврагами и нет ничего…

Кроме трупов, подумал Поляков и спросил:

— А часто? Частенько вы их видите?

— Нет, сынок, ты что. Редко. Но тут вообще же никто не ездит. Никогда машин не бывает. Куда ехать-то? Там же овраги. Кто же будет ехать в овраги? Вот только эти черные иногда и едють. Больше никто.

— А когда вы последний раз их видели?

— Да думаешь, я упомню. Старая я, сынок. Память уже не та, что раньше. Глаза не те, руки не те. Все не то.

После картин в овраге вид, глаза и голос старого человека и смысл ее слов навевал на Полякова невеселые размышления о бренности человека и тлене всего сущего. Но Поляков не сдавался.

— А все-таки, бабуль? Неделю назад, месяц назад, год назад?

— Недели две. А может, три. А может, и месяц. У меня же тут один день не отличается от другого. Как можно упомнить, сынок?

— Значит, черные машины? — не унимался Поляков. Слова старушки перевернули все его версии и догадки с ног на голову, и Поляков никак не мог собраться с мыслями.

— Большие. Я думала, может, к тому лысому, вон, дом на пригорке. А как-то гляжу — нет, не к нему. Мимо проезжают. И по тропиночке к оврагам — шнырь, — старушка изобразила морщинистой рукой, как именно шныряют большие черные машины, и снова пустилась в рассуждения: — Туда едють, потом глядь — назад едють. А куда едють, непонятно. Там же овраги одни. Не в овраги же едють?

— Значит, большие черные машины, — настаивал Поляков. — А какие именно?

— Откуда ж я знаю, сынок? Я на машине в молодости разве что и ездила. На автобусах бывало. А так все больше ножками. А машины сейчас совсем не те, что раньше. Все иностранные, заграничные. Телевизор включишь — машины иностранные, песни иностранные, слова иностранные. Сидишь и думаешь: может, страна уже другая? Новости включишь — а, нет, по-русски говорят. Значица, пока еще наша.

Поляков переглянулся с операми. Достал блокнот и ручку, спрятавшись под крышу крыльца от льющей с неба воды, и зарисовал на мягкой от сырости бумаге фургон.

— Бабуль, смотрите. Такие машины?

— Нет. Это же как «Газелю» ты нарисовал. А там не «Газели». Знаешь, на что похоже? На «Уазики». У меня муж на почте когда-то работал, вот они на «Уазике» мешки с письмами развозили…

— Внедорожники? — уточнил Поляков. — Ну, джипы? Как «УАЗ» или «Нива», например?

— Или как «Нива», — согласилась старушка, подумав. — Только иностранная. Большая, черная, сверкающая вся, блестящая. Телевизор посмотришь — все машины какие-то сверкающие стали. Зачем машины сверкающими делать? Сверкать должны улицы от чистоты и глаза от счастья, а не машины. А у нас все наоборот. Так разве хорошо жить будем, а, сынок?

Через несколько минут, поняв, что из старушки больше ничего не вытянешь, Поляков сердечно с ней распрощался:

— Спасибо, бабуль, большое. Здоровья вам.

— Да какое здоровье, сынок? — спокойно отозвалась та, словно удивляясь, как с виду вменяемый молодой человек мог ляпнуть такую глупость. — Помирать только. Нам, старикам, одна дорога.

Поляков и опера отошли от крыльца, и старушка, кряхтя и что-то бормоча себе под нос, принялась закрывать дверь.

— Большие черные машины, — проговорил один из оперов. — Б… дь, что за дела? У нас не один маньяк? Их там целая банда, что ли?

Поляков не ответил, потому что в этот момент он бросил взгляд вверх по улице. И застыл, увидев Белого.

Сафронов стоял под кроной старого раскидистого дерева, и наблюдал за картиной на горизонте. С его позиции вдалеке, за размывающими картинку струями ноющего дождя, были видны фургоны полиции и СК с включенными мигалками и точки-силуэты людей, копошащихся за лесом из травы и кустарника.

Поляков демонстративно отвернулся в сторону оврагов и зашептал:

— Мужики, справа у дерева. Этого мужичка нужно взять и потрясти, он может что-то знать.

— А кто он?

— По нему есть информация, — нетерпеливо отрезал Поляков. — Обойдите квартал, а я в лоб. Будете подходить, позвоните, чтоб я выдвигаться начал. Возьмем его с двух сторон. Давайте, пока он там торчит!

Группа разделилась. Двое напарников двинулись в сторону оврагов, чтобы исчезнуть за углом и на бегу, скользя по грязи и смахивая с лица бьющие в глаза капли, обогнуть прямоугольный массив из покосившихся, старых, налепленных друг на друга домишек и оказаться позади Белого. Сам Поляков, поправив на голове давно уже не защищавшую от воды, промокшую насквозь бейсболку, демонстративно двинулся к соседнему дому и принялся тарабанить в заляпанное и мокрое оконное стекло.

В этот дом они уже стучались и убедились, что хозяев не было. Сейчас это был спектакль для единственного зрителя, наблюдавшего из своего укрытия под кроной дерева за далекими мигалками на машинах спецслужб. Поляков делал вид, что ждал, когда ему откроют, а сам искоса поглядывал на Белого.

Поляков понимал, почему тот не идет домой. От стоявшего на пригорке домишки, где проживал Сафронов, было не более тридцати метров до первого оврага и до дорожки, по которой неизвестные убийцы транспортировали тела. Заявись Белый домой, его немедленно заметят. Если верить глазам и словам соседки-старушки, Сафрон не имел никакого отношения к черным машинам преступников. Но он был уголовником, отсидевшим 14 лет за убийство, и не горел желанием встречаться с силовиками. Чем закончится эта встреча, знали все. Как минимум, его будут допрашивать, выпытывая, видел ли он что-нибудь, и не отстанут так просто, учитывая прошлое Сафрона-Белого. Как максимум, попытаются и вовсе повесить трупы на него.

Полякова, изображавшего перед пустующим домиком очень терпеливого гостя, оторвал от размышлений сам Белый. Щурясь, проклиная дождь и косясь в сторону уголовника, Поляков заметил, что тот начал движение. Как и следовало ожидать, Сафрон сообразил, что силовики застряли напротив его дома надолго, и решил не искушать судьбу и вернуться в город.