Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров - Иван Ефремов

Опять, наверное в трехсотый раз за путешествие, остановились машины. Исследователи поспешно выбрались из них, на ходу строясь в «боевой порядок», то есть выбирая для себя определенное направление, не перекрывающее места, которые осматривает сосед. Все это выполнялось без всяких предварительных сговоров, как в хорошо сыгравшейся футбольной команде. Солнце уже садилось за горизонт, когда стало ясно, что никакого скелета, ни даже отдельных костей здесь нет и не было. Обрывы меловых пород тянулись далеко на восток и юг, и кости могли оказаться именно в них, но осматривать их сейчас не было возможности. Подробное изучение района входило в программу исследований последующих лет, на первое время мы уже получили представление об этих низких горизонтах мелового периода, относившихся к его нижней половине. Спустя три года после окончания работы нашей экспедиции геологи прислали нам из Хамарин-хурала челюсть громадного динозавра игуанодонта, доказав тем самым, что в Азии жили на стоящие нижнемеловые игуанодонты, до сих пор считавшиеся европейскими формами.

С досадой я вернулся к машинам и стал звать товарищей: чтобы поправить неудачу в Хамарин-хурале, нужно было сегодня хотя бы проехать побольше. Поблизости на барханах росли какие-то крупные кусты. Я распорядился наломать топлива, и рабочие с шоферами и поваром поспешили туда. Велико было наше разочарование, когда подошедший Данзан объявил, что это растение (иргай-кизильник) негодно для дров, так как очень плохо горит. Мы все-таки взяли один большой куст и добавил к нему охапку караганы и ежовника (баглура).

В котловине смеркалось, но красные базальтовые стены вверху еще были залиты ярким солнцем и отбрасывали веселый розовый отблеск на свинцовые пески. Из-за поворота сухого русла, внизу в котловине, появился всадник. Сначала только черный силуэт виднелся в отдалении, бесконечно одинокий на просторе равнины. Мы не успели уложить топливо в машину, как подъехала молодая монголка. Без смущения, просто и с достоинством, женщина заговорила с Данзаном, потом спешилась и подошла к нам. Мы поздоровались, я достал папиросы. Лукаво поблескивая глазами, гостья присела, держа лошадь на длинном поводу, курила и разговаривала с нами, подняв вверх свежее, круглое лицо. Докурив папиросу, монголка легко вскочила в седло и погнала коня — видно, торопилась доехать до сомона в бывшей монастыре Хамарин-хурал. Обернувшись через плечо и посылая нам приветственные улыбки, молодая аратка скрылась в холмах. Такой легкой и живой показалась она среди наших хмурых фигур в тяжелой одежде, с таким неподражаемым изяществом сидела на коне, что мы невольно вздохнули, глядя ей вслед. Я подумал, насколько каждый народ — дитя именно своей страны. Трудно представить русскую женщину, одну среди этой пустыни, едущую на коне за десятки километров по своим делам. И так же трудно было вообразить эту аратку среди наших лесов и полей…

Ветер утих, на смену ему шел мороз.

Дорога извилисто поднялась на горный уступ. С гребня увала показался Хамарин-хурал — множество рассыпавшихся глинобитных домиков и стен в котловине у громадного сухого русла. В центре виднелось несколько сохранившихся домов побольше, окруженных юртами. Синий дымок аргала висел над сомоном, доносился резкий запах горящего навоза, слабые огоньки очагов блестели кое-где сквозь щели юрт. Мы проехали правее, оставив сомон на километр в стороне, спустились в сухое русло и направились вниз по нему, стараясь найти участки твердого, уплотненного песка. В сумерках русло стелилось ровной темной лентой. Громадные пни хайлясов торчали там и сям из насыпи песка. Пни были до метра в поперечнике, иногда это были целые куски стволов, поваленных когда-то давно потоком при наводнении. Все ветви и корни или отщепины были тщательно спилены, и мы напрасно пытались найти хоть что-нибудь пригодное для дров. Эти пни, похожие на их окаменелых собратьев, угрюмо торчали безмолвным укором человеку, когда-то погубившему здесь рощу действительно исполинских хайлясов. Впервые я видел, что эти деревья могут быть так велики. Видением пронеслась в мыслях тенистая, полная жизни роща, когда-то бывшая здесь, на пустых берегах сухого русла, — но машина уже поднялась на склон долины.

Громадная равнина, щебнистая, слабо всхолмленная, без единого оврага или русла, легла под колеса. Почувствовав хорошую дорогу, «Дзерен» понесся с большой скоростью, предоставив «Смерчу» догонять нас как хочет. Плотной массой летел навстречу холодный и свежий воздух.

Земля посинела, ушла вниз, впереди в беспредельную высоту поднялось туманное небо со светлыми, жемчужно-серыми облаками, испятнанное сгустками темноты. Облака вихрились, струились и извивались, словно на скате взброшенной к небосводу волны.

Приближались и налетали темные, глубочайшего синего цвета холмики, черные, как отлитые из металла, кустики разбегались в безмолвном испуге, а машина летела и летела, не зажигая спета, в заколдованную даль, где волны всхолмленной земли, такие же шершавые и серые, как небо, расплывались и сплавлялись с тучами на горизонте в один вихрящийся вал. Тучевой вал стеной вздымался вверх и улетал в небесную бездну над нашими головами. Машина безмятежно ныряла под него, стремясь к загадочной цели, ничем не отмеченной, ничем не ограниченной на темном просторе…

Издалека, позади, разлился тусклый свет — «Смерч» зажег фары. Таинственная сумеречная равнина исчезла, стала обычной сухой и безжизненной Гоби. Зажег свет и наш «Дзерен» и продолжал нестись в океан темноты, на юг, пока все совершенно не закоченели.

Я остановил «Дзерен», хотя Пронин так разошелся, что готов был ехать хоть всю ночь. Убежища не было — одна ровная почва кругом, и мы надеялись только на мороз, который усиливался и обещал тихую погоду.

Загорелись набранные у Хамарин-хурала кусты караганы. Повар, ворча, что нет даже «иванантоновичевых» дров, стал кипятить чай и разогревать мясо. Когда-то еще на пути из Южной Гоби, где повар избаловался саксауловым топливом, у нас вышло одно столкновение. Никитин явился ко мне с заявлением, что не может приготовить обед, так как на месте лагеря нет дров. Повар тут же получил основательный нагоняй и с тех пор знал, как с помощью рабочих нужно заготовлять аргал, однако затаил обиду и упорно называл аргал «дровами Ивана Антоновича», к великому удовольствию всех остальных.

Утренний мороз в 12 градусов превзошел все ожидания. Пришлось собирать аргал и растапливать лед, в который превратилась слитая из радиаторов вода. Все долго бродили кругом, подметая равнину полами своих дох. Одним ударом убивалось два зайца: люди согревались и собирали столь редкий здесь аргал. В девять часов, повеселевшие после горячего чая, мы тронулись дальше. Где-то впереди находились развалины Далан-Туру («Пальмовое дерево»), куда вела старая караванная тропа.

Мы скоро подъехали к жалким остаткам строений и повернули от них на юго-запад, спускаясь в плоскую впадину. Неожиданно впереди показалась замерзшая речка — вернее, ключ, окруженный громадными пятиметровыми песчаными кочками, поросшими плотной зеленой колючкой. Маленькая гобийская лиса, испуганная, тощая и взлохмаченная, выскочила из-под берега и скрылась. За речкой мы выехали на плоскогорье и вскоре, повинуясь указанию проводника, повернули налево от тропы, которая, кстати, сделалась хорошим автомобильным следом. Пологий подъем по песчаной, заросшей полынью почве был не очень тяжел, и через полчаса мы оказались на краю высокого обрыва. Цель путешествия — обрыв Баин-Ширэ («Богатый стол») находился на окраине огромной впадины Халдзан-Шубуту («Лысая узкость»), заполненной песками и заросшей саксаулом и поташником.

Этот стол обрывался на юг, восток и юго-запад крутыми стенами и башнями песчаников, разделенными откосами и барханами надутого песка с порослью корявого саксаула. Ниже песчаниковых круч толпились размывы ярких красных глин — конусы, купола, овальные холмы… Еще ниже пологий скат уходил далеко во впадину. Прорезавшие скат овраги на границе песков превращались в мелкие сухие русла и вились меж бугров рыхлого песка и саксауловой порослью.

И опять, как много раз до этого, во всех местах с красными обрывами — ни признака человеческой жизни, ни следа юрт или стойбищ скота.

Мы подъехали к обрыву плато у юго-восточного угла. Небольшое обо из кусков песчаниковых плит стояло в десяти метрах от бровки обрыва. Жестокий ветер бушевал здесь, наверху, и машины слегка покачивали своими тентами под его напором. Нужно было найти место для лагеря. Передовые разведчики — Эглон. Громов, Данзан, Орлов, — сразу же поспешившие к обрывам, вернулись и сообщили о множестве костей динозавров. Я огляделся. При некоторой осторожности отсюда можно было бы спуститься в котловину — если начать спуск на два километра восточнее или западнее самого возвышенного места плато, на котором мы сейчас находились. Но всякое передвижение машин в бугристых песках котловины было бы сопряжено с величайшим трудом, и неизвестно, как выбрались бы мы оттуда, нагруженные коллекциями.