Стихотворения. Поэмы. Проза - Генрих Гейне

Вырождение

Перевод В. Левика

Ужель грешит сама природаПороками людей в наш век?Мне кажется, растенья, звери —Все в мире лжет, как человек.

Ты скажешь, лилия невинна?Взгляни на франта-мотылька:Прильнул он к ней, вспорхнул — и что же,Где целомудрие цветка?

Забыли скромность и фиалки, —Хотя их тонкий ароматТак безыскусственно кокетлив,Мечты о славе их томят.

А соловей утратил чувство,Насквозь рутиной заражен,И, право, только по привычкеИ плачет и ликует он.

Нет правды на земле, и верностьУшла в преданья старины.Псы, как всегда, хвостом виляют,Смердят, но тоже неверны.

Генрих

Перевод 3. Морозкиной

{59}

Третью ночь стоит в КаноссеПеред замком папы Генрих.Он в рубахе покаяннойИ босой, а ночь ненастна.

Вниз во двор из окон замкаСмотрят двое. В лунном светеВиден папы лысый черепИ белеет грудь Матильды.

Посиневшими губами«Отче наш» бормочет Генрих.Но в душе совсем иноеШепчет, стискивая зубы.

«Там, в моих немецких землях,Дремлют горы-исполины.И в глубокой горной шахтеЕсть железо для секиры!

Там, в моих немецких землях,Подрастает лес дубовый.И в могучем теле дубаЗреет древко для секиры!

Ты, моя земля родная,Ты родишь того героя,Что змее моих мученийСрубит голову секирой!

Жизненный путь

Перевод В. Левика

Мы пели, смеялись, и солнце сияло,И лодку веселую море качало,А в лодке, беспечен, и молод, и смел,Я с дорогими друзьями сидел.

Но лодку разбило волненье стихии,Пловцы, оказалось, мы были плохие,На родине потонули друзья,Но бурей на Сену был выброшен я.

И новых нашел я товарищей в горе,И новое судно мы наняли вскоре,Швыряет, несет нас чужая река…Так грустно! А родина так далека!

Мы снова поем, и смеемся мы снова,А небо темнеет, и море сурово,И тучами весь горизонт облегло…Как тянет на родину! Как тяжело!

Амалия Гейне

Миниатюра неизвестного художника

1830 г.

Тенденция

Перевод В. Рождественского

Бард немецкий, пой достойноВольность нашу, чтоб онаКосность преодолевала,Душу к делу вдохновляла.«Марсельезы» гимном стройным.

Нет, не Вертером усталымПеред Лоттой у окна, —Словно колокол, народуДолжен ты вещать свободу,Быть мечом и быть кинжалом.

Но не пой ты мягче флейты,Что идиллии полна,Будь в стране своей тимпаном,Пушкою, трубой, тараном,Пой, труби, звени и бей ты!

Пой, труби, греми тревожно,В мрак — тиранов имена!Лишь таким и стань поэтом,А в стихах держись при этомОбщих мест — насколько можно!

Ребенок

Перевод Л. Пеньковского

Бог это праведным, любя,Во сне дарует вмиг.Но как, Германия, тебяТакой удел постиг?

Ты девушка — и вдруг сынкомОбзавелась… Но — чур!Он обещает быть стрелкомНе хуже, чем Амур.

Коль он стрелу метнет в орла,Хотя б тот был двуглав, —Настигнет хищника стрела,И рухнет он стремглав.

Но, как слепой язычник тот,Пусть не рискует онУ нас ходить, как санкюлот,Всегда без панталон.

Наш климат, и морали глас,И полицейский взглядПредписывают, чтоб у насОдет был стар и млад.

Большие обещания

Перевод С. Маршака

Мы немецкую свободуНе оставим босоножкой.Мы дадим ей в непогодуИ чулочки и сапожки.

На головку ей наденемШапку мягкую из плюша,Чтобы вечером осеннимНе могло продуть ей уши.

Мы снабдим ее закуской.Пусть живет в покое праздном, —Лишь бы только бес французскийНе смутил ее соблазном.

Пусть не будет в ней нахальства,Пусть ее научат быстроЧтить высокое начальствоИ персону бургомистра!

Подкидыш

Перевод В. Левика

Ребенок с тыквой на месте башки,Огромен желудок, но слабы кишки.Коса и рыжий ус. Ручонки,Как ноги паучьи, цепки и тонки.Это чудовище некий капрал,Который наше дитя украл,Подкинул нам в колыбель когда-то.Плод необузданной лжи и разврата,Был старым скотоложцем онВо блуде с паршивою сукой рожден.Надеюсь, его называть вам не надо, —В костер или в омут проклятого гада!

Китайский богдыхан

Перевод П. Вейнберга

{60}

Отец мой трезвый был чудакИ пьянства не любитель;А я усердно пью коньяк,И мощный я властитель.

Питье волшебное! МояДуша распознала это:Чуть только вдоволь выпил я —Китай стал чудом света.

Цветет срединное царство; веснаКругом благоухает;Я сам — почти мужчина; женаРебенка зачинает.

Болезням настает конец;Богато все и счастливо;Конфуций{61}, первый мой лейб-мудрец,Вещает мысли на диво.

Сухарь солдатский на войнеСтановится слаще конфеты;И нищие в моей странеВсе в бархат и шелк одеты.

У мандаринов, у моейКоманды инвалидной,Дух полон жара юных днейИ свежести завидной.

А пагода, веры надежный щит,{62}Достроена. В ней евреиКрестятся, — это им сулитДракона орден на шеи.

Развеялся дух мятежей, как дым,И громко кричат маньчжуры:«Мы конституций не хотим,Хотим бамбуков для шкуры!»

Чтоб начисто страсть убить к питью,Врачи дают мне лекарства;Я их не слушаю — и пьюДля блага государства.

За чаркою чарка! ВеселитИ вкусно, точно манна!Народ мой, сам как пьяный, кричитВосторженно: «Осанна!»

Ночному сторожу

Перевод Е. Эткинда

{63}

Не боишься испортить сердце и стиль?Что ж, делай карьеру, — все прочее гиль.Все равно ты моим остаешься собратом,Даже будучи господином гофратом.

Каждый, понятное дело, радПокричать, что ты предал, что ты — гофрат.От Эльбы до. Сены твердят неизменноОдно и то же нощно и денно:

Мол, ходули прогресса свернули вдругОбратно, к регрессу… Правда ли, друг,Что ты сел верхом на швабского рака?Что ты ищешь себе богатого брака?

Ты, может быть, спать захотел, дружок?Всю ночь ты исправно трубил в рожок,Теперь на гвозде он висит и пылится:«Не буду трубить, если немец — тупица!»

В постель ты ложишься, ты хочешь уснуть,Но тебе и глаз не дают сомкнуть.Кричат: «Эй, Брут! Терпеть нам — доколе?Проснись! Спасай народ от неволи!»

Крикунам и насмешникам невдомек,Почему даже лучший страж изнемог.О нет, не ведают те, что юны,Отчего под конец умолкают трибуны.

Ты хочешь знать, как живет Париж?Ни дуновения, гладь да тишь.Флюгера и те начинают смущаться,Не зная, в каком направленье вращаться.

К успокоению