Исчадие Кромки. Часть 2 - lanpirot

— Ну, да, вкусно пожрать вы любите, — поддел я своих собеседников.

— А кто ж не любит? — осклабился Озёрный Владыка.

— Так что деваться вам всё равно некуда, Гассан Хоттабыч, — произнес Леший. — Из моего леса не выйти.

— А пробовал, твое лесное могущество? — на всякий случай уточнил я.

— А как же? Пробовал! Даже несколько раз — но всё без толку! — признался Леший. — Но оно мне и не надо — хозяйство у меня большое, на которое, кстати, и не посягает никто. Лешачиху бы мне еще… — размечтался он. — А то такая тоска иногда поедом заедает — спасу нет! — признался он. — А так — жить вполне можно, — подытожил он. — И вы со своим котом привыкнете, Гасан Хоттабович! Я ему такую кошечку лесную приведу…

— Да какое это житьё! — не согласился со своим приятелем Водяник. — Сплошное прозябание! Вот тут уже всё стоит! — И он чиркнул себя ребром ладони по горлу. — Разве я не прав? А, сучок переросток?

— Да прав, прав… — отмахнулся Леший.

— И как же вы дошли, братцы, до жизни такой? — Вот, собственно, мы и подобрались к тому вопросу, из-за которого я и затеял весь этот разговор.

— Так кабы знать? — Развел руками Лешак.

— Ага, пришла беда, откуда не ждали… — поддержал его Водяной, засовывая целиком в распахнувшуюся до неимоверных размеров пасть огромный хрустящий каравай.

Да-а-а! Таким бы хлебалом, да медку бы черпануть! Я уже и со счету сбился, сколько он их только за утро в свою ненасытную утробу запихнул. Такого борова хрен когда прокормишь! Благо, что Скатерочка моя, знай, подкидывает его мокрейшеству всё новую и новую выпечку.

— Людишек моих заморили, самого лишили Сил… — проглотив каравай, продолжил жаловаться Водяной. — Это только вон, пеньку трухлявому с этим повезло — все мои поля, луга и пастбища себе захапал. Ну, не мои, конечно, людишек моих…

Еще примерно с полчаса Озёрный Владыка плакался мне в жилетку, повествую о своей нелегкой жизни, и о том, каково ему раньше жилось. Я слушал, не перебивая, стараясь не пропустить ни единой мелочи. Но ничего путного выяснить так и не удалось. Пришла какая-то Злая Сила и порушила его процветающее озёрное царство-государство.

Оба Хозяина, и Лесной, и Озёрный, сошлись в одном, кроме своего горького одиночества — что за Могучая Сила обосновалась в самой чащобе леса, никто из них не знал. Никогда она оттуда носа не высовывала и, в принципе, никому жить спокойно (хоть тоскливо и скучно) не мешала.

Однако, попасть к ней, так сказать, «на приём», у того же Лешака ни разу не получилось. Как только он доходил до особой «границы», как его неизменно «заворачивало назад».

— Это сродни моему умению, когда я смертных по лесу плутать заставляю, — пояснил он. — Но куда сильнее.

— А если сапоги и кафтан «шиворот-навыворот» напялить? — уточнил я, вспомнив, как боролся с шуточками Лесного Хозяина.

— Не поможет! — мотнул патлатой головой Лешак. — Другая это Сила… Но попробовать можете. До нужного места я вас доведу. И на границе леса та же история приключается — ни зайти, не выйти!

— Нет, значит выхода, братцы?.. — Задумался я, прикидывая свои дальнейшие действия.

— Нет! — в унисон ответила Нечисть, а звонкое эхо разнесло это «нет» по всему лесу.

— Да как же я забыл-то? — Я даже ладошкой себя по лбу хлопнул. — У меня же такая штукенция имеется…

Я подтянул к себе сумку с упакованными в нее Артефактами: Всепоказывающей Тарелочкой и Волшебными Бобами. За время, проведенное на берегу чудесного озера, на мои «драгоценности» никто больше не покусился. Понимают, бестии лесные, да водные, что это им может основательно боком вылезти.

Нечисть, соскучившись по развлечениям за чертову прорву времени, проведенного в полной изоляции, заинтересованно следила за моими руками. Как будто я какой фокусник-иллюзионист. Ну, что же, не буду огорчать моих скучающих, но радушных хозяев долгим томлением.

— Опа! — Легким движением руки Волшебная Тарелочка выскочила из сумки на белый свет. — Как вам моя штукенция?

— Да это же… Это же… — с придыханием квакнул Водяник. — Всевидящее Око!

— Тарелочка с яблочком! — Леший даже подпрыгнул от избытка эмоций. — Это же все, что угодно, можно посмотреть! Даже Лешачиху… голую… И не одну… — И он непроизвольно вытянул в сторону редкого Артефакта свои угловатые ручонки, так похожие на засохшие древесные ветви с шелушащейся корой.

Да, что и сказать: соскучился, старый, по женской «форме», да ласке. Могу понять, сам который год мучаюсь. Только голых Лешачих мы рассматривать сейчас не будем, как бы ему этого не хотелось. Может быть, потом… Если еще на пару дней задержусь, дам немножко «порадовать взор» наедине видом «прекрасных дев» (для него-то они точно прекрасные). И не надо быть ханжой! Все мы люди, и ничего людское нам не чуждо, даже, если ты Леший.

— Так, друзья мои, — призвал я к порядку собеседников, — все развлечения после! Сначала дело! Разве вам не интересно, кто на самом деле заставил вас страдать?

— Интересно! — воскликнул Водяной, блеснув выпученными глазами.

— Еще как! — подключился к нему Леший. — Столько веков неведением маялись!

— Вот, сейчас и узнаем! — Я толкнул яблочко пальцем, произнося заветные слова:

— Катись-катись яблочко, да по Тарелочке! И покажи-ка мне того, кто в Заповедной Чаще живет…

Леший с Водяным подскочили со своих мест и встали у меня за плечами. Яблочко нарезало обороты по Тарелки, раскручиваясь все быстрее и быстрее. Середина Артефакта привычно замерцала, «транслируя» пока что крупную «эфирную» рябь. Рябь постепенно уменьшалась в размерах, постепенно складываясь в пока еще зыбкую и нечеткую картинку.

Мне показалось, что я сумел рассмотреть некую опушку леса, окруженную толстыми вековечными елями. Правда эти древние исполины были какими-то странными, словно пораженными неведомой болезнью. Их стволы были чудовищно искорежены и перекошены, словно я смотрел на этот лес через криво отлитое стекло…

Неожиданно изображение в Тарелочке задергалось и расплылось, а после и вовсе «погасло», открыв моему взору отчего-то почерневшее фарфоровое донышко. С продолжающим кататься по краю Тарелочки Золотым Яблоком тоже творилось нечто невообразимое — оно быстро тускнело, теряя золотой цвет прямо на глазах. Мало того, оно усыхало! Кожура сморщивалась,