История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11 - Джованни Казанова

На следующий день после отъезда этой женщины король в Пардо сказал герцогу д'Аркосу, что он не должен грустить, но должен забыть объект, который он, король, выслал из Испании, желая ему лишь добра.

— Ваше Величество, направив ей приказ уехать, вы заставили меня сделать действительным то, что было только басней, потому что я знал эту женщину только через разговоры с ней на публике и не делал ей никогда ни малейших подарков.

— Разве ты не дал ей двадцать пять тысяч дублонов?

— Да, сеньор; но это было только позавчера. Ваше Величество вольны действовать как хотите, но очевидно, что если бы она не вынуждена была уехать, я никогда бы не пришел к ней, и она не стоила бы мне ни су.

Король был очень удивлен, не ответил ни слова и научился не доверять мадридским сплетням. Мне рассказал об этой детали, так, как я здесь описал, г-н Моннино, который позднее стал более известен под титулом кастеляна Флорида Бланка, и который теперь живет в ссылке в Мурсии, на своей родине. После отъезда из Марескалки, поскольку я решил ехать через Барселону, я увидел на бое быков, за городом, женщину импозантной внешности. Я спросил, кто это, у шевалье д'Алькантара, который находился рядом со мной.

— Это, — ответил он мне, — знаменитая Нина.

— Почему знаменитая?

— Если вы не знаете ее репутации, история слишком длинная, чтобы рассказывать ее вам здесь.

Одну или две минуты спустя человек, достаточно хорошо одетый, но с неприятным лицом, отошел от импозантной красотки, что меня заинтересовала, подошел к шевалье, с которым я разговаривал, и сказал ему что-то на ухо. Шевалье мне вежливо говорит, что эта дама, имя которой я у него спрашивал, желает знать, кто я такой. Польщенный, как глупец, этим любопытством, я отвечаю посланнику, что если дама позволит, я лично скажу ей, кто я такой, после спектакля.

— Мне кажется по вашему акценту, что вы итальянец, как и она.

— Да, месье, я венецианец.

— И она тоже.

После этого короткого представительства шевалье в немногих словах сказал мне, что это танцовщица, в которую влюблен граф де Рикла, Капитан-генерал [25] провинции Барселоны, и он содержит ее в Валенсии в течение нескольких недель, пока нельзя будет ей вернуться в Барселону, где епископ из-за скандала не хочет ее терпеть. Он сказал, что тот выделяет ей пятьдесят дублонов в день.

— Но она не тратит их, надеюсь.

— Она не может этого сделать, но каждый день творит разные безумства, которые стоят ему много денег.

Очень заинтересованный познакомиться с такой женщиной и не думая, что должен опасаться последствий этого знакомства, я с нетерпением ждал окончания спектакля, чтобы поговорить с ней.

Я приблизился к ней на лестнице и сделал ей обычный комплимент, который она вернула мне вполне любезно, опершись на мою руку своей, которая, несмотря на кольца и браслеты, показалась мне очень красивой. Подойдя к своей коляске, запряженной шестеркой мулов, она сказала мне, что если я приду завтра утром к ней завтракать, я доставлю ей удовольствие; я пообещал воспользоваться этой честью.

Я ее не обманул. Я нашел ее в очень большом доме, в ста шагах от города, который она снимала целиком, хорошо и безвкусно меблированном и расположенном на открытом месте, с садом перед ним и позади него. Я увидел слуг в ливреях, служанок, снующих туда и сюда, и услышал повелительный голос, который гремел в помещении, куда меня провожали. Гремела сама Нина, которая распекала мужчину, очень удивленного, который стоял перед большим столом, усыпанным большим количеством товаров. Она попросила меня извинить ее гнев на этого глупого испанца, который пытается уверить ее, что эти кружева, что я вижу, прекрасны. Она хочет, чтобы я на них посмотрел и сказал свое мнение, и я сказал, что не понимаю в этом. Взволнованный мужчина сказал ей, что если кружева ей не нравятся, она может их ему вернуть, и спросил, нужны ли ей ткани.

— Я оставлю ткани, а относительно ваших кружев, хочу вас заверить, что не беру их не из желания сберечь деньги. Вот что я сделаю.

Она берет большие ножницы и режет все их на куски. Мужчина, что сопровождал ее накануне, сказал ей, что это жалко, и что в Валенсии скажут, что она сошла с ума.

— Молчите, сводник.

Выдав ему это словцо, она дала ему пощечину развернутой рукой. Он ушел, назвав ее шлюхой. Она разразилась взрывом смеха. Она сказала испанцу, который дрожал от страха, чтобы он выписал ей сразу счет на все, что она купила, и он в секунду повиновался, хорошо вознаградив себя за все оскорбления, что она ему выдала. Она все подписала, ни к чему не придравшись, и сказала ему идти к дону Диего Валенсия, который все оплатит. Человек ушел, прибыл шоколад, она усадила меня рядом с собой, и отправила за мужчиной, который назвал ее шлюхой, чтобы пришел пить с нами шоколад.

— Не удивляйтесь, — сказала она мне, что я поступаю с ним подобным образом, потому что это шут без смысла, которого Рикла держит около меня, чтобы он за мной шпионил. Я с ним обращаюсь плохо, специально, чтобы он все описывал ему.

В действительности, я думал, что я сплю, или что эта женщина сумасшедшая. За всю свою жизнь я не видел и не мог себе вообразить, чтобы могла существовать женщина с подобным характером. Этот несчастный болонец, который был музыкантом, и которого звали Молинари, пришел и выпил свой шоколад, не сказав ни слова. Затем он ушел, и она провела добрый час со мной, говоря об Испании, об Италии, о Португалии, где она стала женой танцовщика, которого звали Бергонци. Она сказала, что она дочь Пеланди, известного шарлатана, который продавал в Венеции масло Страззона, и которого я мог знать. Разумеется, я его знал, как и весь город Венеция должен был его знать, появляющимся у эшафота, где он вырабатывал свой бальзам.

После этой интимной подробности, которой она не придала никакого значения интимности она милостиво пригласила меня приходить к ней ужинать, потому что ужин для нее — это главная еда; я обещал прийти и пошел прогуляться, размышляя об этом феномене и о большой удаче, которая подвернулась этой женщине. Я должен был поверить, после того, что я видел, в то, что действительно она должна иметь пятьдесят дублонов в день. Она была красавица из самых удивительных, но, поскольку мне кажется, что одной красоты недостаточно для того, чтобы мужчина влюбился, я не понимал, как вице-король Каталонии может быть в нее влюблен до такой степени. Относительно этого Молинари, после того, как я его видел и слышал, я не сомневался, что это бесчестный мерзавец, самый неприятный из людей. Я пошел туда ужинать, чтобы насладиться спектаклем, потому что, при всей ее красоте, она не произвела на меня никакого впечатления.