Куколки - Джон Уиндем

— Он не может ни понимать, ни передавать их. Я проверяла его очень старательно, — сказала Сэлли.

Четкие мысли Майкла вошли в разговор, он осведомился, в чем дело. Мы объяснили.

— У некоторых из них имеется представление о возможности чего-то такого. Очень приблизительное. Что-то вроде передачи чувств, мысленных впечатлений. Они называют это телепатией, те, кто верит в это. Но большинство очень сильно сомневается, что нечто подобное возможно.

— Они считают это Отклонением? — поинтересовался я.

— Трудно сказать. Я не уверен, что вопрос когда-нибудь ставился так прямо. Но теоретически, если утверждается, что Бог может читать в умах людей, то Истинный Образ тоже должен это уметь. Можно только гадать, является ли это способностью, которую люди временно утратили из-за Бедствия… Но я бы не хотел таким доводом отстаивать свою жизнь перед трибуналом.

— У этого человека был такой вид, будто он почуял неладное, — объяснила ему Розалинда. — Никто больше не пытался разузнавать о нас?

На это все ответили: «Нет!»

— Хорошо, — заключила она. — Но мы должны следить, чтобы такое больше не повторилось. Дэвиду нужно будет объяснить все Петре словами и постараться научить ее хоть немного себя контролировать. Если снова с ней случится что-либо подобное, вы все не должны обращать внимания или, во всяком случае, не идти на ее призыв. Предоставьте это мне и Дэвиду. А если это будет внушение-приказ, как в первый раз, то первый, кто до нее доберется, должен попытаться как-то ее оглушить, чтобы она потеряла сознание. И когда ее зов прекратится, вы должны вернуться по местам и постараться придать своим действиям побольше естественности. Мы должны быть уверены, что такой всеобщий сбор больше не повторится. Сегодня все могло кончиться гораздо хуже. Все это понимают? Все согласны?

Согласие было единодушным. После этого остальные замолчали, предоставив мне с Розалиндой выбор подхода к Петре.

На другое утро я проснулся рано, и первое, что почувствовал, было снова огорчение Петры. Правда, теперь оно носило другой характер: страх пропал совсем, уступив место сожалению о погибшем пони. Да и по силе его нельзя было сравнить со вчерашним.

Я попытался войти с ней в контакт, и хотя она ничего не поняла, я уловил ее заминку, а потом некоторое замешательство. Встав с постели, я направился к ней в комнату. Она очень обрадовалась обществу, мы начали болтать, и печальный настрой ее мыслей заметно смягчился. Уходя, я пообещал взять ее после обеда с собой на рыбалку.

Очень трудно объяснить словами, как сделать мысли-образы понятными. Каждый из нас доходил до этого сам. Вначале это было неуклюжее нащупывание, которое становилось все более искусным по мере того, как мы находили друг друга и практиковались. С Петрой все обстояло иначе. В шесть лет она обладала силой передачи совершенно другого калибра, чем мы, буквально всеподавляющей, но неосознанной и потому совершенно неуправляемой. Я попытался, как мог, растолковать ей, что это такое. Трудность заключалась в том, чтобы подобрать для объяснения достаточно простые слова, понятные в ее неполные восемь лет. Целый час подобных стараний ни к чему не привел. Мы сидели на берегу реки, глядя на поплавки, я почти ничего не добился, а Петра заскучала и перестала даже пытаться понять меня. Видимо, надо было искать другой подход.

— Давай поиграем, — предложил я. — Зажмурь глаза. Крепко-крепко. Представь себе, что ты смотришь в глубокий-преглубокий колодец. Там ничего нет, только темнота. Представила?

— Да, — сказала она, плотно сомкнув веки.

— Прекрасно. Теперь ни о чем не думай, только о том, как там темно и как далеко до дна. Думай только об этом и смотри в темноту. Поняла?

— Да, — повторила она.

— Теперь смотри, — сказал я.

Я показал ей мысленно кролика, заставил его подергать носом. Она фыркнула. Что ж, по крайней мере это доказывало, что она может принимать передаваемое. Уже хорошо. Я стер кролика и придумал щенка, потом цыпленка, потом лошадь с повозкой. Через две минуты она открыла глаза и ошеломленно огляделась:

— Где они?

— Их нигде нет. Это просто мысли, понарошку, — объяснил я. — Игра такая. А теперь я закрою глаза. Давай вместе посмотрим в колодец и ни о чем не будем думать, кроме того, как там темно. Теперь твоя очередь нарисовать картинку на дне колодца, чтоб я мог ее увидеть.

Я играл старательно и настроил свой мозг на абсолютный прием. Самый чувствительный. Как я ошибся! Вспышка, ослепительный свет, общее впечатление, что в меня ударила молния. Меня закачало в мысленном тумане. Никакого представления о том, что она показывала, не осталось. Горько протестуя, включились остальные. Я объяснил, что происходит.

— Ладно, только, ради Бога, будь поосторожней, не давай ей снова повторить такое. Я чуть не всадил в ногу топор, — пожаловался Майкл.

— Я ошпарила руку кипятком из чайника, — вторила ему Кэтрин.

— Успокой ее, — посоветовала Розалинда.

— Она не волнуется. Она совершенно спокойна. Просто у нее такая манера.

— Возможно, но оставлять ее такой нельзя, — ответил Майкл. — Она должна как-то ее смягчить.

— Знаю. Стараюсь. Может быть, вы можете предложить какие-то другие способы? — обиделся я.

— Ладно, ладно. В следующий раз предупреждай нас перед тем, как она будет пробовать, — ответила Розалинда.

Я взял себя в руки и снова повернулся к Петре.

— Ты делаешь слишком резко, — сказал я. — На этот раз подумай не так ярко. Нарисуй совсем маленькую мысленную картинку, очень отдаленную, в мягких нежных красках. Делай медленно и осторожно, как будто плетешь ее из паутины.

Петра кивнула и снова закрыла глаза.

— Начинается, — предупредил я остальных и замер в ожидании, жалея, что от этого не спрячешься.

На этот раз обошлось чем-то вроде небольшого взрыва. Очень ослепляло, но мне удалось схватить форму.

— Рыба, — сказал я. — Рыба с обвисшим хвостом.

Петра радостно захихикала.

— Вне всякого сомнения, это рыба, — включился Майкл. — Вы делаете успехи. Теперь бы надо поубавить раз во сто силу передачи, а то она выжжет нам мозги.

— Теперь ты покажи мне, — потребовала Петра. И урок продолжался.

На следующее утро мы устроили второе занятие. Изматывало это ужасно, но дело двигалось. Петра начала схватывать суть формирования мыслей-образов — по-детски, конечно, но их уже можно было узнать, несмотря на все искажения. Самые большие неприятности доставляла сила ее передачи. Когда Петра возбуждалась, нас словно било по голове. Остальные жаловались, что, когда мы занимаемся, они не могут ничего делать. Не обращать на это внимания было все равно что не замечать удары молотком внутри своего черепа. В конце урока я сказал Петре: