Бонд, мисс Бонд! - Елена Логунова

Очевидно, бесконечно занятой олигарх окружал своего маленького сына покупным вниманием других людей, приобретая это внимание оптом, как это водится у крупных капиталистов.

– Сегодня с Димочкой Юрий Петрович побудет, – подтверждая эту версию, сообщила Лариса Львовна, и Оля, оставив Фантомасу книжку, откланялась до завтра.

Выйдя из клиники, она немного постояла во дворе, размышляя, куда бы ей податься. Очень хотелось домой, но неохота было объясняться с мамочкой и папочкой по поводу почти что сломанной руки.

Что им сказать? Правду – упала, мол, в могилку, очнулась – гипс? Но это поставит под сомнение версию о гуманитарных ночевках у инвалидной дочки Жанны Марковны, потому что какая же из увечной Ольги Павловны помощница – с одной-то рукой! Добрая маменька неизбежно начнет допытываться – где ее дочурка ночевала, а зачем доброй маменьке это знать?

С другой стороны, не может же она прятаться от родителей две недели, пока не снимут гипс.

По-хорошему, травму следовало «легализовать».

Оля еще немного поразмыслила и пришла к выводу, что мама и папа, далекие от медицины люди мирных профессий, вряд ли сумеют определить, что гипс у дочки на руке второй свежести. Значит, можно придумать щадящую ее собственные нежные чувства версию, в которой никак не упоминается позорный инцидент на кладбище.

И она позвонила домой, чтобы сказать, что травмировала руку, поскользнувшись на мокрой траве.

«На мокрой газонной траве», – предусмотрительно уточнил внутренний голос.

Детализация себя оправдала – мамуля уцепилась за слово и дробной рысью пошла по ложному следу:

– Зачем тебя вообще понесло на газон?!

– За котенком, – ловко сочинила Оля. – Там сидел такой маленький хорошенький котеночек, совсем один, он очень жалобно мяукал, и я подумала…

– Разумеется, ты подумала, что надо его усыновить и поселить у нас дома! – это мама сама придумала, но не на пустом месте – в свое время бывали прецеденты.

– Конечно! – охотно подтвердила Оля. – К несчастью, бедный глупый котик кинулся наутек, а я побежала за ним, поскользнулась и упала. Но ты не волнуйся, пожалуйста, я уже была в травмпункте, показалась доктору и сделала рентген. У меня не перелом, просто трещина, и через пару недель я буду в норме.

Должно быть, травмированная рука неразумной дочери показалась Галине Викторовне не слишком высокой платой за отмену угрозы разделить и без того скудные квадратные метры с очередным усатым-полосатым сироткой, беспородным и предельно септическим. Наказав Оле немедленно ехать домой и пообещав тотчас поставить вариться холодец, исключительно способствующий укреплению костей, Галина Викторовна малый телефонный допрос закончила.

А Оля мамулиным распоряжением пренебрегла и вызвонила Люсинду, чтобы «подержать» с ней военный совет.

Встречу назначили в зоне питания торгового центра.

– Я угощаю, – предупредила подружку Оля, щедро профинансированная работодателем-олигархом.

После военного совета она собиралась пробежаться по магазинам, чтобы немного прибарахлиться и не выглядеть в богатом доме как жалкий приемыш.

Люсинда примчалась даже раньше назначенного времени. Глаза у нее горели, из ноздрей шел дым, стальные подковки каблуков выбивали ямки на ступеньках эскалатора – ни дать ни взять богатырский Сивка-Бурка, прискакавший по сигналу боевой трубы.

– Вот! – падая на стул, но продолжая нервно перебирать ногами, вскричала она вместо приветствия. – Я же говорила, а вы с Ксю мне не верили! А я говорила!

– А мы не верили, – кивнула Оля.

– А я говорила! И снова скажу: эта «красная метка» – страшная вещь! Кому попала – та пропала!

– Это ты про Марину Важенску?

– Точно! – Люсинда звонко хлопнула себя по лбу, точно комара прибила. – Мари Новоженская, именно так ее и звали!.. А ты откуда знаешь?!

– Мне сказал ее родной брат.

Оля испытующе посмотрела на подружку: хватит ей этой информации или не хватит? Поняла, что не хватит, и неохотно договорила:

– Ее брат – Андрей Громов.

– Твой Громов – ее брат?! – Люсинду подбросило на стуле.

– Тише, – поморщилась Оля. – Никакой он не мой, у нас с ним чисто деловые отношения. Он нанял меня заниматься с его сыном.

– Погоди, погоди…

Люсинда картинным жестом схватилась за голову и талантливо изобразила персональный мозговой штурм, строя страшные гримасы.

– Громов – брат Мари, а с Мари меня познакомила Ксю, а Ксю… О боже! Так это – ее Андрей!

Странное дело, Ольге Павловне, только что вслух отказавшейся от претензий на Громова, вовсе не понравилось, что он – чей-то еще.

– Что значит – ее Андрей? Чей?

– Ксюшин!

Ольга Павловна поняла, что теперь уже ей отчаянно не хватает информации.

– Ксю ведь нам рассказывала, что у нее есть кавалер, Андрюша, – напомнила Люсинда. – Немолодой, но красивый и очень богатый, настоящий миллионер.

– Но она же не называла его фамилию! Может, это вовсе и не Громов! – Ольге Павловне вдруг очень захотелось, чтобы это был не Громов.

– Ты думаешь, в нашем городе так много миллионеров, что сразу двое из них носят одно имя?

– Андрей – распространенное имя, – упорствовала Оля.

– Согласна. Но немолодой и при этом красивый? По-моему, это редкое сочетание.

– А по-моему, Люся, ты находишься в плену замшелых стереотипов, – желчно сказала Ольга Павловна. – Ты думаешь, что все миллионеры – толстые и противные, как мистер Твистер из известного стихотворения Маршака?

– Я думаю, не стоит гадать, если можно узнать точно.

Люсинда достала из сумочки свой мобильник и, прежде чем Оля успела ее остановить, позвонила:

– Ксюшенька, милая, здравствуй!

Оля тихо застонала и закрыла лицо рукой.

– Ксю, может, я неправа, ты поправь меня, если я ошибаюсь, но я тут подумала – а эта погибшая девушка, Маша, не сестра ли она твоего друга Андрея?

Оля перестала стонать и прислушалась.

– Ох, – сокрушенно вздохнула Люсинда. – Я как почувствовала! Ты, наверное, очень огорчена, сестра почти жениха – это ведь почти член семьи… Да… Да… Мы с Олей очень вам всем соболезнуем, да, и тебе, и Андрею… Конечно. Пока!

Оля виновато подумала, что не выразила должного сочувствия Ксюшиному жениху.

Настроение у нее совсем испортилось.

– Что и требовалось доказать, – спрятав мобильник, с победным видом констатировала Люсинда. – Погибшая Маша – сестра Громова, а он – жених нашей Ксю. Мир тесен, и с каждым днем становится все теснее, чему способствует и «красная метка» Жанны Марковны, царствие ей небесное. И не спорь со мной, я в этом совершенно уверена! Какое счастье, что мы избавились от этой бумажки!

– Полагаешь, вместе с ней мы избавились и от угрозы смерти? – заинтересовалась Оля.

– Похоже, что так. Должно быть, мы ошибались, полагая, что «красная метка» предназначена либо тебе, либо Ксюше. Получается, это не адресное послание, а что-то вроде бумаги на предъявителя!

– Но это же ужасно!

Оля побледнела.

– Почему – ужасно? – Люсинда с удовольствием приложилась к коктейлю. – То есть, Машу, конечно, жалко, не повезло девчонке, что и говорить. Зато теперь эта «красная метка» наверняка подшита в папочку уголовного дела и надежно похоронена в каком-нибудь полицейском архиве.

– Как бы не так! – Оля вскочила, постояла, вытянувшись в струнку, как суслик, и снова упала на стул. – Ох, Люся, она вовсе не похоронена… Нашу «красную метку» сыщики отдали Громову!

– Ксюшиному Громову?! – ужаснулась Люсинда. – Ну, все! Теперь он – следующий кандидат в очереди на тот свет!

– Это мы еще посмотрим, – пробормотала Оля, осмотрительно проглотив окончание фразы: «Ксюшин он там или не Ксюшин».

Впрочем, против досрочного ухода Андрея Павловича на тот свет она тоже возражала.

Наскоро составив план спасательной операции, она заручилась обещанием Люсинды кое-чем ей помочь и отправилась по магазинам.

Спасательная операция была запланирована на поздний вечер, раньше-то олигарх-трудоголик домой не явится.

«Хорошая мать – чуткая мать!» – любила повторять Галина Викторовна, явно превосходившая по названному показателю иную заслуженную пограничную собаку.

После долгого трудового дня она проявляла материнскую чуткость в буквальном смысле слова, обнюхивая сына и дочь на предмет обнаружения подозрительных запахов: чужого парфюма, табака, алкоголя и ароматов общепита, неразумно предпочтенного ими яствам домашней кухни.

По выходным материнская чуткость дополнялась материнской зоркостью и проводилась расширенная проверка, которую Костик любовно называл «наш субботний шмон», отец семейства комментировал одним словом: «Ахтунг!», а Оля предпочитала вообще его не замечать, чтобы не портить любящей маме удовольствие от мероприятия.

Помимо обнюхивания и визуального осмотра, субботний шмон включал в себя тотальный обыск всех карманов и иных потенциальных захоронок, и надо было видеть, в какое волнение порою приходила Галина Викторовна, обнаружив короткие серо-рыжие волосы на подоле длинной Олиной юбки! Любящая мама так радовалась, воображая, что к ногам ее дочери пал благородный, в летах, английский лорд с редеющей, но все еще яркой шевелюрой цвета «красный перец с солью»! Просто язык у Оли не поворачивался признаться матушке, что это был соседский пекинес.