Солнце в кармане - Вячеслав Перекальский

Так же разделают принципы Маслова господа Любинский и Гартман — бездумные фантазеры, и просто малопригодные специалисты.

С уважением и верою в святое дело Советской Власти и Советской науки профессора Незнанский, Федосов, Веклизин и Баум.

Резолюция красным карандашом: "Пшика нам не надо. Сталин И.В."

2. Докладная Записка.

Господин Тесла Никола Мелутинович обратился к представителям партии за рубежом и высказал пожелание передать в пользование Советской Власти свои свежие разработки и согласие поделится своими прочими достижениями. В тоже время господин Тесла Н.М. обратился с просьбою сообщить о судьбе его старых российских друзей и если они живы, господин Тесла Н.М. уверен, что они живы и в добром здравии, содействовать их скорейшей встрече.

Готовя ответ на запрос г. Теслы Н.М. работники секретариата Наркомата Иностранных дел выяснили, что граждане РСФСР Маслов, Любинский и Гартман находятся в заключении в ТомьЛаге и имеют не важное состояние здоровья, с низкими возможностями к трудовой деятельности. Для подготовки их к встрече с г. Теслой Н.М. прошу передать их в распоряжение руководства ОсЛага при секретариате ЦК ВКП(б). Где будет улучшено состояние здоровья заключенных и организованна база для их трудовой и научной деятельности на благо Советского Государства. Просим разрешить сформулировать ответ, на запрос исходя из степени желательности сотрудничества с господином Тесла Н.М.

Резолюция красным карандашом: "Важно чрезвычайно! Тесла нам нужен! Сталин И.В."

Резолюция синим карандашом: " Тесле ответить: господа ученые подорвали здоровье, исполняя Сверхвлажное поручение Партии и Правительства. В данный момент находятся на излечении в закрытой курортной зоне и встреча с ними невозможна по предписанию лечащего врача. Поскребышев А.И."

3. Письмо.

Здравствуй Дорогая Любимая!

Пушу тебе сквозь неверие в сам смысл письма, — дойдет ли, допустят ли? Но сомневаюсь в коммуникации, а не в сути написанного. Впрочем, это как всегда в моих работах — я никогда не сомневался в имманентности и корпускулярности, сомневался в моментах связи и транспарентности, — чем всю жизнь и занимался.

Большинство занимается тем, что знают, и лишь некоторые "больные" единицы занимаются тем, что не знают. Я среди таких. Я долго думал, и понял — то, что нас изолировали от общества — правильно. Нельзя нам средь нормальных людей — смущаем мы их, провоцируем на подлости.

Вот недавно местный начальник показал мне письмо, по которому нас практически и посадили, — подписано моими коллегами. В чем-то они правы: у нас не настолько широка и крепка научная прослойка, что бы по ней наносить удар столь мощными идеями, противоречащих многому из того, что они учили.

Но мне тоскливо — большинство современных работ направляют, ведут в болото. В трясину ложных понятий о Мироздании, о вселенских основах бытия — Волнах и Лучах. Чья сущность лишь кажется скованной в частице. "Свобода", как неотъемлемая сущностная характеристика лучей и волн — замкнутых в "материальном", в частице — находится просто в других измерениях связанных с нашими привычными тремя измерениями через четвертое — время.

Время, которое, по сути, не линейное измерение, а точка напряжения материального пространства. Точка — как центр стечения сущностей. И таких точек бесконечное множество.

Мы живем в тонком иллюзорном плетении Небытия Эфира. Вся наша Вселенная — это процесс взрыва. Не его последствие, а сам Взрыв. И это не взрыв какой-то одной точки, а дальше: "летят осколки — Солнца и Планеты", и мы средь них. Наш Вселенский взрыв, это процесс детонации бесконечного множества точек. Мы — есть многомерно волновой процесс. Мы — колебания плоти Эфира.

Мы — видимые, "корпускулярные" — лишь верхушки айсбергов, и кажется, имманентные только нам мысли и чувства, свободно растекаются по невоплощенной плоти "айсберга — нас самих" в других измерениях. Пресекаются, свободно диссонируют, унисонируют с другими. Не просто передают и получают информацию, а влияют на волновую суть других — изменяют ее или вызывают дикий всплеск отторжения. Но Божий Мир полнится, уплотняется и гармонизируется, вопреки наплывам безумия Хаоса.

И пусть все, что я пишу, никто не увидит. Кроме тех, что ничего в моём письме не поймет, — им "по службе не положено" такое понимать. Я радуюсь чистым листкам бумаги, и, выраженные на них мысли и чувства, уйдут в многомерные пространства, где царит свобода, и нет границ, заборов с колючей проволокой и оков.

Любовь, Дорогая, не умирает, Любовь поглощает Время, переводя его в Вечность.

Твой Сергей.

……………………………….

На вокзале Томска их встретили, выгрузили, перезнакомили и загрузили по автомобилям. После получасового драйва на юг по приличной трассе киношный передвижной маскарад свернул на сельскую дорогу. Нудно и тряско двигался несколько часов на юго-запад сквозь тайгу.

Шумливая в поезде ватага попритихла. Не знаю, как ведут себя жители субтропиков, углубляясь в родную природу. Может быть, пляшут и поют. Тайга же внушала уважение и погружала в тишину — и приезжего, и местного. Как бы ни были загажены места человеческого присутствия, какая бы пьянь не ползала меж сосен, не принизилось величие Севера — колыбели настоящего Человечества.

Древняя, даже в чем-то насильственная тишина, первой воспитывала, строжала человеческую душу. И тяжко б было похмельным киношникам, если б не набрали на остановке водицы из лесного родника. Таежная вода и воздух излечили от болезней. Даже изжога пропала без всяких таблеток. Этим своим наблюдением поделился водитель микроавтобуса, а Мальцев развил тему:

— А если пробудешь здесь с месячишко, а может и меньше и будешь пить только местное: воду, самогон и просто дышать эти воздухом, — забудешь о своих гастритах года на три. Пока опять не скопятся остатки той гадости что мы в городе жрём. Честное слово — на себе испытал.

В районном центре к группе присоединился молодой, но бородатый охотинспектор. Его Мальцев представил как таежного экскурсовода — знатока всех местных языков и диалектов, звериных и птичьих. С главами всех влиятельных семейств знакомого лично — то есть с медвежьими старостами и волчьими атаманами. По совместительству молодой человек приходится правнуком хозяина той таёжной усадьбы, где им предстояло остановиться.

— Что, правнуком? — решил кинооператор, что не расслышал правильно. Тут Мальцев и развернул свои таланты рассказчика.

В повесть о своей семье "правнук" не вмешивался, лишь иногда красился скромной улыбкой.