Новый Мир ( № 5 2007) - Новый Мир Новый Мир

— Их же невозможно собрать, горячее перегрелось, перестояло, а им наплевать, их Хиль в машине дожидается, а им все нипочем, — беспокоится она, точно это ее свадьба.

И непонятно — кого она имеет в виду?

Пока собирали выкуп, Наталья вернулась. Все разошлись по столам. Официант наклонился к самому уху:

— Вам филе лосося или седло барашка?

Я выбрал седло, Женя — филе. Есть перестоявшее горячее не хотелось. Но я поел. А Дима вернулся уже в костюме Ромео. В пижонских панталонах и красном берете. Дмитрий занимался бальными танцами, имеет чемпионский титул. Вместе с подругой он показал зажигательное танго, отрепетированное до самой последней мелочи и вытянутого носка, кто бы мог подумать?!

Чуть позже тамада объявит начало костюмированного бала, и все потянутся в примерочные переодеваться. С детства я мечтал о костюме гусара, хотя мама на каждый Новый год наряжала меня зайчиком. Здесь моя мечта почти осуществилась, но пока я смотрел по сторонам, костюмы гусаров, императоров (Петра, Наполеона) разобрали.

Мне досталось что-то условно историческое. Белая свободная рубашка с роскошными кружевными манжетами (будем думать, брюссельского кружева) и сюртуком. К ним прилагался пояс, расшитый серебряными нитками. Выдали также зеленый берет с блестками. Кальсоны я решил не надевать.

Когда все переоделись, это выглядело… Я даже не знаю, как описать это зрелище… Толпа людей, надевших одежды разных эпох, отчего изменились походки и манеры. Все сначала хихикали, а потом прониклись.

И тогда начались танцы. Мазурка, потом танец с меной партнерш, менуэт… Собственно, тогда я со всеми перезнакомился. Ну, или это гости наконец обратили внимание на мое существование, или мне показалось — я же немного раскрепостился за двенадцатым столом, вот и влился в самую гущу костюмированной общественности.

Вынести это великолепие, распиравшее гостей, было трудно. Все высыпали на крыльцо, начали фотографироваться. Тамада и фотографы усердствовали, изобретая новые поводы посмеяться. К тому времени все основательно подпили и начали веселиться, впрочем, почему “начали”? Видимо, возле Наташи и Гурова собираются люди, умеющие жить со вкусом и с размахом…

Может быть, поэтому и я чувствую себя не в своей тарелке, отправляя эсэмэс Арке в Москву: “Что я тут делаю?”

Арка немедленно отзывается: “Радуешься счастью однополчанина…”

Хм, радость мне вообще-то не свойственна, я все больше о судьбах мира думаю — профессия обязывает, а времена у нас сами знаете какие, расслабиться некогда, мысль о мире напряженно пульсирует в висках, голова болит и не дает расслабиться так, как им. Так, как они.

А после все снова собираются в зале, и тамада просит выйти холостых парней, я отшучиваюсь, но тамада неожиданно выкликает мою фамилию (это ему Гуров нашептывает, стоя сзади), словно мы давно знакомы, и я становлюсь в группу самых симпатичных и талантливых.

Гуров снимает с ноги Натальи подвязку. Тамада заставляет его залезть к ней под юбку, спрашивая, отчего это у Наташи такие счастливые глаза? Шуточки у тамады липкие и двусмысленные: “Кто еще холостой? Я вижу, что официанты у нас все до единого холостые…” Многозначительная пауза.

Потом Гуров через спину кидает эту подвязку в холостяков. Ее ловит тот самый парень, который похищал Наташку. Хотя Гуров потом говорил, что целился мне в руки. Но я что-то этого не заметил. “Хитрый хохол” (как звал его в армии капитан Черных), вероятно, всем претендентам на подвязку говорил то же самое. Впрочем, я не в обиде, мне подвязка не нужна. У меня же есть Арка.

А потом объявляется похожий конкурс для потенциальных невест. Наташка расстается с букетом, побеждает достойнейшая. Но нужно видеть, с каким тайным недовольством девушки встречают обнародование своего статуса и как потом в кучку сбиваются самые красивые, сексапильные и ухоженные барышни свадебки, хотя каждая из них пришла с кавалером.

В это время четвертый стол выступает дружным квартетом, говорит о любви и вечной дружбе, вручая молодоженам подарок — ключи от машины, стоимость которой превышает все расходы на свадьбу в два с половиной раза.

Кажется, у четвертого стола больше всех телохранителей. Ближе к финалу все они разобьются по парам, возможно, для обсуждения сугубо профессиональных вопросов. Террористов в округе явно не наблюдается.

Запускают цыган, после которых выступает Хиль, “слышишь, Ленинград, я тебе спою…”. Честно говоря, я уже не помню, Эдуард Хиль пел до свадебного торта, исполненного в виде все того же Розового павильона, или после? Кажется, когда он пел, я уже ел торт, или после? Не помню, возможно, я что-то пропустил, так как болела голова, и я снова отправился искать дворец, но вышел к вокзалу. Купол, о котором писал Мандельштам, отсутствовал, но все остальное…

Как это объяснить?!

Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.

Железный мир опять заворожен.

На звучный мир в элизиум туманный

Торжественно уносится вагон:

Павлиний крик и рокот фортепьянный.

Я опоздал. Мне страшно. Это — сон.

И я вхожу в стеклянный лес вокзала,

Скрипичный строй в смятенье и слезах.

Ночного хора дикое начало

И запах роз в гниющих парниках —

Где под стеклянным небом ночевала

Родная тень в кочующих толпах…

У меня медленно поднималась температура, бросало то в жар, то в холод, кожа покрывалась гусиной сыпью и мелкой изморозью, но в Розовом павильоне громыхала музыка, находиться там было невозможно. Публика пустилась в окончательный распояс, и свадьбе этой было места мало, и места было мало, и земли. И как у них у всех, после длинной процедуры венчания, мотания по Царскому Селу и бесконечной программы в Павловске, силы оставались? Ребята казались свежими, несмотря на количество всего выпитого и съеденного, увиденного и услышанного.

А Хиль пел словно в сомнамбулическом трансе. Как-то я видел репортаж с курёхинской “Поп-механики”. Там Хиль пел про ледяную избушку, выпутываясь из блестящего скафандра, сооруженного из куска блестящей фольги. Мне кажется, народный артист СССР так и остался там, внутри непроницаемого клубка. “Человек из дома вышел…” — говорил он, обращаясь к невидимому собеседнику, выделывал па одной ногой и переходил к другой песне. “Опять от меня сбежала последняя электричка…” — снова объяснял он кому-то незримому, глаз стеклянный, фиксированный. А потом музыка обрывалась, и он словно бы оттаивал, и снова на лице его появлялось осмысленное выражение.

— Понимаешь, — говорил мне Илья Евгеньевич в кулуарах будто бы немного стесняясь, — мы думали и про Шнура, и про “Чай втроем”, мы же хотели родителям угодить, праздник устроить… А Хиль — он всем так на душу лег. Это же для них…

— То есть ты хочешь сказать, что все это — сюрприз для них?

— Ну конечно.

— То есть все это вы сами-сами.

— Ну да, ребята немного помогли. Димка с шампанским, кто-то с гостиницей, ну и так далее…

Кстати, тамада, когда прощался, не забыл упомянуть о своем звании, мол, заслуженный артист. И точка. Без уточнений.

Его уход не остановил веселья, напротив, только ускорил, или это алкоголь? А как развлекается одинокий и непьющий странник, попавший в чужой город? Делает дела, а когда командировка исчерпывается, встречается с друзьями.

В прошлый раз я оказался в Питере на большом корпоративном мероприятии, проходившем в “Астории”. Конец мая, духота, пузырьки шампанского. Отстрелялись быстро, а дальше по плану — Рембрандт, “Даная”, восстановленная после покушения, все эти старики и старухи с надменными и страдальческими глазами, словно бы выходящие из темного угла на свет.

Не стоило увлекаться банкетными пузырьками (да на пустой желудок), а что делать, если никого не знаешь? Ходишь с задумчивым видом и потягиваешь из бокала, только это и спасает. А потом бросаешься к полузнакомым коллегам из питерского филиала как к самым родным и любимым. Пустые разговоры, но выбраться уже невозможно: пластилиновый, ты влип.

И вот вы уже гуляете нестройными рядами возле Исаакия, открыто курите в скверике и идете дальше. Ты снова “на чужом пиру похмелье”: у местных свои связи, отталкивания и притяжения. Юля задирает Иванова, Миша спорит со Славой, улыбаешься, точно понимая, о чем они говорят, перемещаясь из одной рюмочной в другую, улыбаешься, делаешь вид, что тебе интересно, потом с облегчением видишь на часах: пора собираться в дорогу, мчаться на Московский вокзал — в самую последнюю минуту, запыхавшись, едва не опоздав, вваливаешься в купе: вот сколько дел, оказывается, но Рембрандт снова мимо, мимо!