Ц 6 (СИ) - Большаков Валерий Петрович

Мы миновали ворота монастыря, и будто перенеслись в былое, к началу времен сегодняшних — обитель возвели перед Ливонской войной, защищая пределы Руси от набегов «псов-рыцарей». Церкви и звонницы, охваченные крепостными стенами, хранили благодать тишины и покоя. В поле зрения редко попадал монах, семенивший по очищенным от снега дорожкам. Звякали ведра на коромысле, глухо тюпал колун, разваливая чурки, да над трубами дрожал горячий воздух.

— Нам сюда, — Корнилий осторожно спустился по тропинке, заботливо присыпанной золою, на дно неглубокого оврага. Впереди, смыкая прясла стен, высилась могучая башня. Стояла она в понижении, но возносила шатер кровли высоко.

— Это башня Верхних решеток, — махнул рукою мой провожатый. — Она запирает ручей каменными сводами, а в осаду куда ж без воды? Ну, и решетками перегораживает, чтоб лазутчики не залезли по течению. Я тут расстарался лет десять тому — выставил с братией балки между подошвенным и средним ярусом, как в древние лета. Сверху накатили бревна потоньше, уложили бересту, да притоптали землицу. И превратилась боевая камера в келью! Поживете тут, а с настоятелем, да с братьями вам лучше не знаться. Дважды в день инок будет приносить еду. Заходите, Миша!

Корнилий отпер толстенную дверь, сколоченную из бруса, и провел меня в каморку, откуда монахи или боевые холопы отстреливались от ливонцев. Впрочем, одна бойница льдисто поблескивала застекленной рамой, а в другую уходила труба от печи-каменки. Мир…

Света не хватало, в келье густела полутьма, и Корнилий зажег пару толстых свечей. В их мерцающем свете я различил широкую полку, вделанную в стенную нишу, и лежак — тяжелую деревянную раму с переплетом кожаных ремней. Сверху его застилали овчины.

— Ну, устраивайтесь, Миша, — старец помахал рукой, гася спичку. — Вот дрова, вот береста на растопку… Заниматься начнем завтра, а сегодня побудьте один. Угомоните ваши мысли, не торопитесь жить!

Улыбнувшись на прощанье, старший научный сотрудник НИИ «Прогноз» покинул башню, притворив за собою дверь. И словно отсек все шумы извне.

Я скинул куртку, приседая на топчан. Надо мной желтел потолок из крепко сплоченных бревен. За окошком, пронизавшем толстенную кладку, виднелся лесок, черный на белом, похожий на строчку иероглифов. Снег лежал нетронутый и умятый, посверкивая на закатном солнце.

Летом, наверное, деревья застят горизонт наросшей зеленью, а сейчас все насквозь видать. Луг там или поле стелется, перелесок темнеет… Под самой башней — наледь лиловым отсвечивает. Видать, тот самый ручей.

— Вот тебе и весь сказ… — пробормотал я смиренно.

Отворив взвизгнувшую дверцу печки, бросил на тлеющие уголья скрученные свитки бересты и подложил дров. Огонь нехотя разгорелся, отразившись сполохами на вогнутой стене. Треск и щелканье поленьев озвучили первобытный уют, а труба загудела бодро, вытягивая дым и напуская тепло.

Я снял с полки пару шерстяных одеял, вроде тех, что раздают проводницы в вагонах, и обнаружил маленькую закопченную иконку. Ликов святых было не разобрать, да и какая мне разница, чьи скорбные очи угадываются под наслоениями жирной сажи?

«Корнилий… — усмешка напрягла губы. — Свой среди чужих, чужой среди своих. Монах-атеист! Каких только особей не наплодило человечество…»

Подумав, я вышел в сени набрать дров. Пришлось оставить дверь в келью открытой, чтобы выпустить чуток света, иначе поленницу не разглядишь. И напустить холода.

Быстренько вернувшись с полной охапкой, я заперся и скормил каменке парочку дубовых полешек. Огонь принял угощенье, жадно облизывая сухое дерево трепещущими алыми языками. В трубе завыло басистей, а протянутые ладони уловили волны жара, насылаемые каменной кладкой. Сверху неведомый печник вмуровал раковистую пластину чугуна — над нею восходило сухое пекло. Паутина на гладких бревнах потолка полоскала, как флажок на ветру, и всё явней проступали запахи — горьковатого дымка, смолистого дерева, текучего воска.

Я медленно присел на топчан и сложил руки на коленях. Корнилий, заводя разговор о «научении духовном», отделывался туманными лексемами, как будто позаимствованными у фантастов. Он упоминал о «психодинамическом резонансе», о «растормаживании нейронных состояний» и «фатум-инверсии», но какими именно штудиями я буду упражнять свой дух, старец умалчивал. Впрочем, «старшему научному сотруднику» хотелось верить. Будучи чужд и корысти, и честолюбия, отрешась от земного, монах-безбожник постигал истину…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

…Гулко хлопнула дверь в башню. В сенях старательно затопали, отряхивая снег с валенок, и ко мне ввалился краснощекий инок, закутанный в тулуп. Неловко поклонившись, он выставил на приступочек чугунок, да ломти каравая, замотанные в рушник, а на край каменки пристроил малость помятый, но до блеска начищенный медный чайник.

— Спасибо! — обрадовался я, чуя позывы голодной плоти.

— Богу благодарение, — забормотал послушник, смущаясь, и вывалился обратно в сени. Негромко скрипнул башенный створ, вжимаясь потуже в косяк — видать, монашек навалился.

— Кушать подано, — крякнул я, потирая ладони. — Садитесь жрать, пожалуйста!

В чугунке прела теплая еще, разваристая картошка с капустой, без единого мясного волоконца, понеже пост великий. Я умолол простенькое яство, жмурясь от аромата свежеиспеченного хлеба. А до чего вкусен бублик с чайком… Воистину, простое — лучшее!

Сыто отпыхиваясь, приоткрыл печную дверцу, выпуская на стену огневые отсветы, и погасил свечи. В бойнице сразу же забелел кончик луны на ущербе, колюче мигнула звезда.

«Всё будет хорошо, Квизац Хадерах!» — улыбнулся я просветленно — и с хряском зевнул, смазывая посыл.

Воскресенье, 6 марта. Полчаса до полудня

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

Проснулись мы поздно, в десятом часу — уж больно много сил потратили ночью. Меня же неделю не было, а Рита даже позвонить не могла, маялась одна… Девушка долго жаловалась мне на печальную судьбу брошенной невесты. Сначала в зале, сидя на столе и болтая ножками, пока я сдирал с себя сто одежек и все — гадство какое! — с застежками. Затем на кухне… Нет, на кухне — это потом, после ванной и спальни. Хороший вечерок получился, долгий…

Марик однажды, стыдясь и запинаясь, спросила у меня, не слишком ли она развратна. Ну, нельзя же только о том и думать, где бы да как бы заняться этим! А я ей ответил в том смысле, что любовь и страсть — главнее всего на свете, что это основа основ бытия.

Лиши нас амурных утех, и научно-технический прогресс завязнет, утратив мотивацию. Никому не ведомо, как звали гоминида, наловчившегося извлекать огонь, но — спорим! — первый в неписаной истории костер он разжег для своей лохматой подруги, чтобы та могла согреться.

Да вся наша культура, великолепный сей Дворец Мысли и Духа, рассыплется — асексуальным творцам нечего станет воспевать. Красота людская ощущается нами через призму эротического восприятия, а отлученные от секса, мы уподобимся бесполым уэлссовским марсианам, холодным и равнодушным, хоть и мозговитым тварям. Впрочем, ненадолго, понеже вымрем. Ведь никому из лишенных основного инстинкта даже в голову не придет плодиться и размножаться. Мучиться, не спать сутками… Чего для?

Впечатленная моими пламенными речами, Рита дала торжественное обещание приставать ко мне везде и в любое время…

…Я осторожно повернул голову, и девушка, уловив через подушку шорох пробуждения, улыбнулась, не открывая глаз.

— Выспался? — она потерлась щекой о мою грудь, дотянулась губами до плохо выбритого подбородка. — Колючка…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Выпростав руку из-под одеяла, Рита огладила мне лицо, словно исследуя впадинки и округлости.

— Я так и не расспросила тебя, вышло чего или нет из… Как ты тогда сказал? Мастер-класс?

— Знаешь… да. Хоть не зря разлучался! — я зажмурился, ощущая легкое касание девичьей ладони к векам, и поцеловал ласковые пальцы. — Корнилий научил меня по-настоящему сосредотачиваться… Или концентрироваться? Не знаю даже, какое слово тут лучше подходит. В общем, отрешаешься от всего. Война вокруг или извержение вулкана — не важно. Ты спокоен, как пятьсот тысяч индейцев, и фокусируешь свою энергию туда, куда тебе нужно. И в самого себя тоже. А еще было такое упражнение — психодинамический резонанс. Видела, наверное, как буксующую машину из ямы выталкивают? Ее как бы раскачивают, набирая инерцию, и та — раз! — выезжает. Вот и у нас такая раскачка была — старец брал меня за руки, и мы по очереди слали друг другу энергию. Тут самое главное — попасть в некий нутряной ритм, чтобы не сбиваться, и тогда тебя всего просто окатывает силой. С чем бы таким сравнить… А, ну вот — с душем. Представь: стоишь ты в ванной, струйки по тебе хлещут. Затем все сильнее, сильнее — и вдруг рушится целый водопад! Это было классно…