Мой любимый герцог - Эви Данмор

– Вы любите охотиться, ваша светлость?

Тон ее был вежливым. Вполне подходящим для светской беседы ни о чем…

– Да, – ответил герцог. – Это одно из немногих удовольствий землевладельца.

Пустой разговор. Будто бы Себастьян только вчера едва не поцеловал ее в шею.

– А в чем еще заключается удовольствие от владения землей? – спросила мисс Арчер с легкой иронией в голосе.

– Эффективно управлять ею. Добиться, чтобы земля приносила стабильный доход, а не пришла в запустение.

Впервые за это утро девушка посмотрела ему в глаза.

– Я думала, это обязанность управляющих.

– Они лишь отчитываются передо мной, – сказал он. – Но в конечном счете ответственность лежит на мне.

За все сто двадцать тысяч акров. В первую неделю после внезапной кончины отца, когда Себастьян заперся в кабинете, чтобы просмотреть стопки бухгалтерских книг, писем и контрактов, он пребывал в полной растерянности. Как мог его отец пить, играть в азартные игры и развлекаться с любовницей, когда десятки тысяч акров лежали полностью разоренными из-за отвратительного управления? Еще через неделю, выкурив бесчисленное множество сигарет, он пришел к выводу, что отец начал пить и играть в карты именно из-за этих разрушающихся поместий, – плохая ликвидность и несколько неудачных вложений превратили их владения в бездонные ямы убытков. Со времен промышленной революции по всей Британии все больше земельных владений неуклонно становились бесполезным и даже разорительным имуществом. Вряд ли от Аннабель Арчер, какой бы умной она ни была, можно ожидать, что она разбирается в таких вещах. В конце концов, сама аристократия делала вид, будто не подозревает, что все ее представители с громкими фамилиями не более чем колоссы на глиняных ногах.

В паддоке жизнь кипела. В дальнем конце, облизывая друг друга, стояли несколько старых лошадей. Скакун герцога галопом наматывал круги на корде вокруг Мак-Магона. Мощные мышцы, рельефно проступающие под белой шерстью, сверкали на солнце.

Аннабель обхватила руками перила, ее взгляд был прикован к жеребцу.

– Он великолепен, – восхитилась она, – такой сильный и в то же время грациозный.

– Он и не мог быть другим, – ответил герцог. – Андалузскую лошадь вывели, скрестив европейскую теплокровную и арабскую чистокровную, и она вобрала лучшее от обеих пород.

От этих слов на лице у Аннабель заиграла улыбка, одна из тех легких, загадочных улыбок, которые так завораживали Монтгомери.

– Как его зовут? – спросила она.

Монтгомери назвал официальное, очень длинное испанское имя, которое было записано в документах жеребца.

– Боже, – изумилась девушка, – и как же его называете вы?

– Никак, – сказал Монтгомери и, увидев ее недоуменное лицо, добавил: – Это же не собака, чтобы давать ей кличку.

По глазам девушки было видно, как в голове у нее мелькают какие-то мысли.

– Ну, давайте же выкладывайте, мисс. Уверен, вы уже дали ему имя.

Аннабель посмотрела на лошадь, прикрывая рукой глаза от солнечных бликов.

– Он похож на Аполлона.

Греческий бог света. Почему бы и нет? Имя очень подходило скакуну.

Подергивая ушами, к ним подошел любопытный старый конь.

– А ты кто?

Аннабель обратилась к животному, и герцог не мог отделаться от ощущения, что ее тон сейчас гораздо теплее, чем при разговоре с ним. Мерин прижался к ее ладони, ноздри его раздулись, когда он уловил аромат яблока.

Девушка подняла на Себастьяна глаза, на лбу появилась тревожная складка.

– Почему он весь в пятнах? Он болен?

– Нет. Просто очень стар, ему скоро тридцать.

Она погладила серую морду.

– А не слишком ли он слаб для работы?

– Он уже не работает, он на пенсии.

Аннабель замолчала от изумления.

– Вы держите лошадей на пенсии?

– Да.

– Почему?

– Потому, что они хорошо послужили мне, так зачем отправлять их на мыло раньше времени?

Аннабель задумалась на мгновение. Затем погладила лошадь и пробормотала что-то вроде «но ведь это гораздо эффективнее». Реплика могла бы вызвать у Себастьяна раздражение, однако голос ее звучал так нежно, как при беседе с дряхлой лошадью. Что-то всколыхнулось у него в душе, будто на холоде вдруг повеяло теплом. В горле стоял комок. Почти два десятка лет он не употреблял спиртного, а охватившее его чувство ничем не напоминало обжигающий горло виски. И все же он был пьян. Интересно, можно ли опьянеть лишь от одного присутствия женщины?

Аннабель посмотрела на него мельком, и от ее взгляда у него закружилась голова. Да! Да, оказывается, можно опьянеть от женщины. Черт бы побрал послушного Стивенса, который своим появлением положил конец их уединению.

– Аннабель, до моего отъезда ты должна дать мне свои мерки, – сказала Хэтти.

Аннабель оторвала взгляд от бумаг. Из окон падал тусклый послеполуденный свет. Хэтти восседала на диване, как императрица, перед ней на низком столике красовалось блюдо с виноградом.

– И зачем же, мисс Гринфилд?

– Затем, что у меня есть предчувствие – тебя пригласят на новогоднюю вечеринку Монтгомери. Вот тогда тебе и понадобится бальное платье.

– Ну, это вряд ли.

– Но ведь ты собираешься на рождественский ужин к леди Лингхэм.

– Только потому, что в это время я все еще буду прозябать в Клермонте.

– Ну хорошо. Только представь – а вдруг случится чудо и тебя пригласят на главный бал года. Что ж тогда? Отказаться лишь потому, что тебе нечего надеть?

– Только представь – а вдруг я закажу бальное платье, а меня не пригласят.

Хэтти отправила в рот еще одну виноградину.

– Тогда у тебя останется бальное платье, а оно, знаешь ли, никогда не помешает.

Аннабель вздохнула.

– Катриона, а ты что скажешь?

Катриона, свернувшись калачиком в большом кресле, тут же оторвалась от своего блокнота.

– Вообще, сама я предпочитаю держаться подальше от всяких балов, но раз уж отец настаивает, чтобы я пошла, то лучше отправиться туда всем вместе.

Аннабель сощурилась и произнесла с укоризной:

– А я так надеялась на твою поддержку, дорогая.

– Сестра пишет, в магазин Селесты поступил новый шелк изумрудного цвета, – сказала Хэтти, указывая на письмо, лежащее рядом с тарелкой. – Ах, как тебе пойдет изумрудный!