«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается - Анатоль Имерманис

— Товарищи, помогите!

Дрезинь открыл глаза. Его зовут на помощь. Двое катаются по полу. Боцман и Август.

— Товарищи, помогите!

Дрезинь увидел Галениека. Галениек звал на помощь. Впервые в жизни Галениек боролся не только за себя, но и за других. Борьба была трудной. Упершись спиной в стену, Галениек отбивался от двух нападающих — Парупа и Свадрупа. Отбивался ногами, кулаками. А телом прикрывал кран цистерны.

— Товарищи, помогите!

Товарищи пробиваются на подмогу. Мощные удары сотрясают дверь. Дверь выдерживает. До двери пять метров. Один прыжок! Бесконечная даль для Дрезиня.

Дрезинь преодолевает это расстояние. Ползком. Без сил. Силой воли. Приподнялся на четвереньки. Дотянулся до тяжелой стальной задвижки. Вцепился в нее обеими руками. Всем своим весом повис и оттянул.

Дверь открыта. Кто-то перепрыгнул через Дрезиня. Кто-то споткнулся, побежал дальше. Кто-то больно наступил сапогом на руку.

«Хорошо, — подумалось Дрезиню, — что никто не думает обо мне. Хорошо, что они думают о главном».

Шум борьбы затих.

…Из забытья Дрезиня вырвали голоса.

— Ну, комиссар, как делишки? — наконец дошло до его сознания. — Совсем тебя прихлопнули или только наполовину? — спрашивал голос Галениека.

— Что с горючим? — еле слышно спросил Дрезинь.

— До Риги хватит, — усмехнулся кто-то. Это был Карклинь. — А что касается продовольствия, то вы как убежденный большевик можете морить себя голодом, но лично я категорически отказываюсь. Раз уж не везем груз в Сантаринг, то хоть надо попробовать, каковы на вкус национализированные яйца.

— Все отлично, — ответил Дрезинь и открыл глаза. — Помогите встать.

К нему протянулось много рук. Он стоял. Сперва неуверенно, потом утвердился на ногах.

— Черт побери! — обрадовался капитан. — Теперь хоть можно пожать вам руку. Пока лежали влежку, неудобно было. Сухопутная крыса оказалась мудрее меня, старого морского волка. И все же придется менять курс. Пока вы лежали тут камбалой, мы сообща решили, что надо сделать крюк и зайти на остров Хуана.

Дизели работали на холостом ходу. «Тобаго» чуть заметно продолжал еще двигаться вперед. Затем сила трения преодолела инерцию хода. Судно стало. Вокруг расстилался залитый солнцем океан. Над ним занялся голубой день. Только справа на горизонте повисла туча. Не туча — остров Хуана…

Почти вся команда высыпала на палубу. Даже Курт с забинтованной головой суетился тут. Галениек и Август сбрасывали в шлюпку кожаные саквояжи. Из спардека, ковыляя, вышел Свадруп в полной форме морского айзсарга. Багажа у него не было. Сожалений и того меньше. Он боролся и потерпел поражение.

Боцман не слишком уповал на будущее. Он прихватил с собой все свои пожитки. Из люка он вышел с парусиновым мешком на спине, в руке тащил деревянный сундучок. Шел, низко опустив голову, ни на кого не глядя. Перелез через фальшборт и по штормтрапу спустился в шлюпку.

— Что там Квиесис ковыряется?

— Не может расстаться со своим пароходом…

Артур наблюдал за этим зрелищем сверху. Ему было не до шуток. Сейчас покажется Алиса. Покажется и навсегда уйдет из его жизни. Сейчас он увидит ее в последний раз. Ну, что он торчит здесь? Чего ждет? Каждое слово, доносившееся снизу, причиняло острую боль. Прибаутки Галениека терзали душу. Артур поймал себя на безумной мысли. Бежать к капитану! Сказать, что он тоже покидает судно.

Нет, Артур не побежал к капитану. Стиснул зубы и не двигался с места. Словно стиснутые зубы, белели косточки пальцев, судорожно сжимавших поручень шлюпдека. Покинуть судно?.. Товарищи не усомнились в нем, посчитали своим. Путь до Риги далек. Через минные заграждения и зону действия германских подводных лодок. Без радиста им будет трудно. Свой пост однажды он оставил ради Алисы. Своих товарищей он не бросит! Даже не пришла проститься. Он тоже не пойдет. На сей раз он будет гордым. Обойдется без слов, без вздохов, без тоскливых взглядов. Расстанется с ней, как корабль расстается с берегом.

Дрезинь пошел к Алисе прощаться. Чем скорее, тем лучше! Ему казалось, что быстрее идти уже нельзя. А ноги не слушались. Из сумрака вынырнула чья-то фигура. Зигис. В полутьме Дрезинь успел заметить его расстроенное лицо. Зигис шел от Алисы.

Дрезинь заставил себя улыбнуться. Прибавил шагу. Надо пройти через это! Так же, как перешагнул он в ту ночь порог каюты Алисы. Так же?

Дрезинь перешагнул порог каюты Алисы.

— Отец ждет тебя в шлюпке, — сказал он.

Ответа не последовало.

Он оторвал взгляд от пола. В каюте беспорядок. На крючке висит платье. Совсем как в тот раз. На столе раскрытый, уложенный второпях чемодан.

Алиса сидела в халате на койке. Так же, как тогда. Тогда он видел ее в первый раз. Сейчас — в последний.

— Шлюпка ожидает, — тупо повторил Дрезинь.

Алиса по-прежнему молчала. Через открытый иллюминатор влетел ветерок. Платье на крючке колыхнулось. Платье, которое Алиса не надела.

— Ты остаешься? — спросил он, не веря своим глазам.

— Помнишь, Павил, ты говорил мне, что каждый корабль когда-нибудь должен прийти в свою гавань. Я свою нашла. С отцом мне больше не по пути. Но…

— Но что, Алиса?

— Ничего. Только пугает меня мой путь.

— Не бойся. На путь до Риги горючего хватит. Алиса не улыбнулась. Она понимала, что в новой жизни все придется начинать сначала. Но там она найдет счастье. Свое счастье! Возможно, это счастье будет нелегким, быть может, даже трудным. Но это будет настоящее, честное счастье. Оно не будет счастьем за счет лишений других. Только хватило бы сил! Алиса улыбнулась. Сказал же Павил, что на дорогу горючего хватит.

ТРИ ДНЯ В КРИСПОРТЕ

1

Скалистый, изрезанный фьордами берег. Как знаком он второму штурману «Советской Латвии» Аугусту Тайминю! Ничто не изменилось за эти десять лет.

Тайминь вспоминает… Начало войны застало советский теплоход «Гайя» в Любеке. На следующий же день всю команду арестовали и перевели в городскую тюрьму. Никто не выяснил, кто из них офицер, кто практикант мореходки, кто русский, кто латыш. Вот только комиссара Абелита и электрика Гуревича увезли через месяц в неизвестном направлении. Если принять во внимание то, что судовые документы успели сжечь до прихода полиции, то, значит, среди своих оказался подлец. Тем не менее решили держаться вместе, какие бы испытания ни ждали их впереди. Получив арестантскую одежду с номером на груди, моряки слились в несметную армию узников…

Весной 1943 года в гитлеровские лагеря военнопленных и обычные концлагеря были направлены вербовщики. Именем фюрера они милостиво разрешали латышам вернуться на родину и напялить форму с черепом на петлицах. Таким образом появилась возможность вырваться из концлагеря и связаться с партизанским подпольем.

И вот в кармане у Тайминя лежит предписание: убыть в город Ригу и в день приезда явиться на мобилизационный пункт.

Тайминь представлял себе оккупированную Ригу иной. Разрушенной, парализованной, в трауре. А на улицах мирно позванивали трамваи, рычали синие довоенные автобусы, к которым были приделаны дымящие газогенераторы. Машин стало даже больше, правда разъезжали в них почти исключительно военные. И они ничуть не были похожи на битых вояк. Горожане тоже имели весьма заурядный облик, и невозможно было угадать, кто из них принадлежит к антифашистскому подполью. А надежных друзей, если не считать Нору, в Риге у Тайминя не было.

Итак, первым делом надо разыскать Нору, через нее, через ее друзей по консерватории, может, удастся нащупать нужные связи, найти безопасное убежище — паспорт, разумеется, в концлагере ему не выдали.

С такими мыслями Тайминь отправился к большому дому на улице Виландес, где в роскошной шестикомнатной квартире самая маленькая — чуланчик для кухарки — принадлежала Норе.

Знакомая лестница показалась чужой. Лишь когда под ногами заскрипели давно не метенные паркетные ступени, до Тайминя дошло, что с лестницы исчезла красная ковровая дорожка, некогда придававшая особый уют этому дому. Дверь в первый миг тоже показалась незнакомой, и он чуть не прошел мимо: на самом видном месте красовался орел вермахта. Тайминь вспомнил, что до войны тут жил с семейством преуспевающий коммерсант-еврей. Теперь квартира, по всей вероятности, перешла в ведение какого-нибудь учреждения оккупантов. А может, все-таки лучше не рисковать? Тайминь выругал себя за трусость — в конце-то концов он ведь не бежал из лагеря, а приехал на законном основании. До поры до времени фашисты ни в чем обвинить его не могут.

Он позвонил. Еще не стихло дребезжание звонка, когда в коридоре послышался стук кованых сапог. Увидев перед собой форму эсэсовца, Тайминь невольно сделал шаг назад.