Практическая магия - Дебора Смит

– Одиночество, одиночество, одиночество. Мама-медведица так одинока. У нее за ребрами пустота. У меня в груди тоже пусто. Я не знаю, что мне делать. Никто ее больше не любит! Она умрет! Как папочка!

Я обняла Артура и с усталым отвращением посмотрела на скульптуру. Мне снова было десять лет, я опять слышала свою клятву сражаться во имя здравого смысла и искупления вины семьи Пауэлл. “Лгунья, убийца, ворующая сердца”.

Папа спрятал свое завещание в пустой банке из-под джема в ящике комода, стоявшего в их с мамой спальне. Завещание гласило:

“Я оставляю все, чем владею и что люблю, моей дочери Урсуле. Я доверяю ей заботиться о ее брате, ферме и Железной Медведице. Я оставляю ей все хорошее и все плохое, что было в нашей семье, и то, что еще случится. Я оставляю ей мои ошибки, мою печаль, мою веру и мою любовь. У нее есть ангел-хранитель, ее мать, который присматривает за ней, и есть сердце, которое разберется, что к чему”.

Мистер Джон приходил в похоронное бюро каждый вечер. Совершенно неожиданно мне оказалось приятно видеть его дружелюбное лицо, лысую голову с опушкой седых волос, шелковые галстуки с крошечными логотипами фабрики Тайберов и сердечные, вежливые манеры, уважительное отношение к женщине. Он лишь постарел, но не изменился.

– Позвони мне, когда захочешь, – участливо предложил мистер Джон. – Не хочу, чтобы ты думала, что будешь исполнять волю твоего отца без помощи друга. Я готов поддержать тебя, и не только советом.

Я бы никогда не приняла помощи от Тайберов, но ему я об этом не сказала.

Джанин тоже заглянула, расписалась в книге памяти и пожала мне руку холодными красивыми пальцами.

– Твой папа был определенно уникальным, – заявила она с таким выражением, словно “уникальность” считалась неизлечимой болезнью.

– Он знал, как справляться с людскими слабостями, – ответила я. – Папа даже терпел фальшивую жалость и вежливое безразличие. – Это было проявлением невоспитанности, но я могла думать только о том, что у Джанин оставался ее отец, а ко мне жизнь оказалась чертовски несправедлива. Усталость и печаль туманили мой мозг, и я все время прокручивала в голове единственную строчку из песни Билли Джоэла: “Только хорошие люди умирают молодыми”. Я моргнула, а Джанин, как всегда, ответила мне свирепым взглядом. Оказалось, что я произнесла эти слова вслух.

– Как бы там ни было, я сожалею о твоей потере, – холодно проговорила она и вышла.

Спустя несколько минут я увидела, как Джанин Тайбер уехала на новеньком джипе с хромированными противотуманными фарами и логотипом птицефабрики на дверце. Ветер развевал ее волосы цвета спелого меда, строгий синий костюм облегал тонкую фигуру. Несколько лет назад она стала президентом куриной империи Тайберов. Мистер Джон воспитал ее для этого, она получила степень по экономике, так же как и я, и теперь она стала полноправной помощницей отца. Джанин построила для себя элегантный дом в самой красивой зеленой части Тайбервилла.

В день папиных похорон резко похолодало, температура не поднималась выше нуля даже после полудня. Колокола городских церквей звонили, пока мы ехали от похоронного бюро, расположенного на той же площади, что и суд. Длинная процессия растянулась на несколько кварталов, впереди ехала машина шерифа с включенной мигалкой. Встречные водители из вежливости прижимались к тротуарам.

Наконец кавалькада достигла величественной методистской церкви Тайбервилла и большого кладбища при ней. Я изумленно огляделась. Кладбище было заполнено людьми. Вдоль дороги, по обеим ее сторонам, на полмили выстроились легковушки и пикапы. Я ожидала увидеть не больше двух дюжин старых друзей, бросивших вызов холоду и собравшихся на заупокойную службу рядом с ямой, вырытой у маминой могилы.

– Что происходит? – задала я вопрос вслух, хотя в машине не было никого, кроме меня и Артура, за весь день не проронившего ни слова.

Он опустился пониже на сиденье и закрыл лицо руками.

Я рассматривала разноцветную одежду, странные шляпы, украшенные пластмассовыми цветами, большие кресты, поднятые над лысыми головами, яркий, написанный от руки плакат “Спи с миром, брат Пауэлл” и еще один, от которого у меня вдруг все похолодело: “Железная Медведица будет жить вечно!” Эти люди были частью папиной общины любителей фольклора, и жили они по всему Югу.

Впереди пестрой толпы у самой могилы, напротив меня и Артура, стояли Джон Тайбер и несколько его престарелых родственников, преисполненных искреннего уважения к покойному. Изысканно, с особой тщательностью одетые, они с недоумением оглядывали остальных.

Я встретилась взглядом с печальным доктором Вашингтоном и кивнула ему, благодаря за то, что он пришел. Он кивнул мне в ответ. Джона Вашингтон отличался чувством собственного достоинства и благородным лицом, украшенным седой бородкой и очками в металлической оправе. Вероятно, впервые за сто пятьдесят лет истории нашего города член семьи Вашингтон стоял открыто на виду у всех как равноправный сосед Пауэллов, которому все были рады.

Пятеро папиных квартирантов виднелись неподалеку. Сборище крыс. Я старалась игнорировать их. Артур крепче вцепился в мою руку. Он не сводил глаз с гроба и искусно скрытой ямы позади него. Красивое лицо брата, так похожее на мамино, вдруг сморщилось, мягкие голубые глаза потемнели. Он зажмурился. Я узнала симптомы.

Я поднялась на цыпочки и прошептала ему на ухо:

– И кто ты теперь, мой дорогой?

– Суслик, – шепнул он в ответ дрогнувшим голосом. Это значило, что он хотел уйти под землю вместе с папой или хотя бы подтвердить, что под землей безопасно.

Пытаясь сглотнуть ком в горле, я сказала ему, чтобы он не беспокоился, папа не будет жить под землей. Артур зажмурился еще крепче.

Как только священник закончил короткую речь, длинноволосый юноша поднес к губам желтую ржавую трубу, и зазвучала печальная мелодия. Затем толстуха в ярко-розовом платье, заливаясь слезами и перевирая мелодию, попыталась исполнить песню Элвиса Пресли “Одинока ли ты сегодня вечером?”. Чернокожий мужчина очень маленького роста, в нескольких свитерах и стареньком комбинезоне, размахивал над головой четырехфутовым крестом из удочек, связанных между собой яркой проволокой. Потом другой мужчина заиграл на флейте так пронзительно и нежно, что на секунду показалось – мое сердце не выдержит и разорвется. Мальчик-подросток спел мрачную траурную песню высоким тонким голосом. Пожилой мужчина в желтом с белым смокинге, подпоясанный золотым поясом, глухим голосом прочитал короткую, не слишком удачную поэму собственного сочинения.