Отель "Калифорния" - Наталия Медведева

— Саша, я тоже хочу денег, но по-другому. Деньги — это как подсчет заброшенных в корзину мячей в баскетболе. Подсчет выигрышей. Тебе не понятны такие вещи, как успех, известность, слава?

— Настя, да о чем ты говоришь? Что, ты не понимаешь? Ты же не Мэрилин Монро!

— Ты дурак, Саша! О чем я с тобой разговариваю, что с тобой вообще делаю, если ты не считаешь меня… да просто красивой!., заслуживающей быть на обложке… что угодно! — Настя, как обалдевшая, пошла на кухню за стаканом Порки-Пиг. «Арчи, он хоть в этом не сомневался!»

— Ты бы, Настя, пошла учиться. Приобрела бы полезную профессию. — Саша налил Насте водки с соком, себе — чистой.

— На кого же это полезного мне выучиться, интересно, надо? На маникюршу, как твоя Розочка? — Насте стало стыдно, что она так презрительно сказала о хорошей бабе Розке.

Но тут же она разозлилась на себя из-за того, что не может сказать Саше прямо, что думает. Что да, хорошая Розка. И семью всю тащит, и Саше помогает. Но кто она такая, что еще в жизни может?!

— Она, кстати, очень неплохо зарабатывает. У нее своя клиентура уже появилась.

— Саша, но я не Роза и не Люська, и не сотни еще таких же выучившихся на маникюрш, косметичек. Ради семьи. Будущего детей! Ты что, разницу не видишь?!

Насте было жалко Сашу. Он сидел и молча моргал длинными ресницами. Он был пьян, но не агрессивен.

— Я ведь не отказываюсь от тебя, Сашка. Мне кажется, я люблю тебя. Но мне хочется вылезти из этого гетто, с Кловердэйл, чтобы мы были лучшими!

— Настенька, но ведь для этого я и хочу все эти бизнесы. Чтобы ты не мечтала, как хорошо было бы полежать в ванной, а чтобы лежала в ней. Для этого ведь деньги нужны. А ты забираешь у меня причину их делать. Лишаешь меня шанса. Я без тебя не смогу! — Саша чуть не плакал.

Настя подумала о своих причинах. Подсознательно она искала самовыражения в моделинг, выхода своим эмоциям, переживаниям. Но так как связаны они в основном были с эмиграцией, с воспоминаниями о Москве, с неустроенной личной жизнью, то и на фотографиях выглядели слишком трагедийно. Софистикейтед. Чтобы рекламировать шорты для джоггинг или воздушный лосьон для кожи, вовсе не нужна была трагедия. Надо было быть, как говорил Друг, «беззаботной калифорнийской девочкой» — ня-ня, ля-ля, найс, изи, плиз пипл…

— Саша, ты можешь думать что угодно — я плохая, жестокая, — но я не собираюсь переезжать с тобой в другую квартиру, а собираюсь поехать в Нью-Йорк! — Настя ходила по комнате: «Пусть я буду эгоисткой. Можно подумать, что это так легко. Эгоисты всегда одиноки, всегда одни борются!»

— Настя, что же ты со мной делаешь? Ты мне сердце разрываешь! Я же люблю тебя, а ты… Куда ты уходишь, Настенька. Мне жить не хочется…

Настя все ходила, уговаривая себя: «Не поддавайся, не поддавайся! Конечно, ему не хочется жить, как раньше. Ходить в мексиканские дискотеки, искать там кривоногих мексиканок, разговаривать на тарабарском языке. Сидеть перед TV с Ромкой или бегать в «Пуссикэт» и говорить «we want fuck!»[131], как они делали в первые месяцы, не зная, что никакого фака там нет. Он же на седьмом небе оказался, когда я у него появилась. Баба, своя, русская! С которой он про Москву может говорить и ебать, когда хочет, может и охуевать! Сам говорит, что я даже его научила!»

— Настя, ты подумай — эта твоя Джоди лгунья и блядь! Я таких баб в Москве видел, у нее же на роже написано, кто она. Какой Нью-Йорк? Какое агентство? Этот Касабланка и не числится там!

Касабланки действительно в Нью-Йорке не было… В «Модел Менеджмент» — филиал «Элит» — никто о Насте не знал. Был уже февраль месяц.

— Вместо того чтобы поддержать меня, ты, наоборот, только сомнения в меня вселяешь! Я и так неуверенная, а ты…

«Я сама стала трусихой, — подумала Настя. — От мужа уйти не боялась, эмигрировать не боялась, а сейчас — боюсь? Или это что-то другое?»

— Иди домой, Саша. Извини, но я ужасно устала. Фотограф измучил меня. Отснял двенадцать роллов пленки. Двенадцать!

— Я не знаю, что это значит. И я сейчас уйду. Сейчас я только позвоню, попрощаюсь… — он выпил и придвинул к себе телефон.

По первым цифрам набираемого им номера Настя узнала телефон его родственников. Она взяла аппарат и унесла в Vanity room. Саша пил из бутылки, когда она вернулась.

— Все, я ухожу. Насовсем. Все, — он качаясь подошел к двери, посмотрел на Настю, махнул рукой и, сказав: «Эх…», выбежал из квартиры.

Настя постояла посередине комнаты, потом взяла ключи и побежала за Сашей.

Шел дождь. «Почему у меня в жизни, как в каких-то дурацких фильмах. Как в В movies[132]. Арчи с пистолетом… Саша под дождем…» Сашу она увидела бегущим по газончику мокрой и скользкой травы. Он несколько раз чуть не упал. По Кловердэйл ехала машина, медленно, в поисках паркинга. В лучах фар сыпал мелкий, частый дождь. Настя увидела Сашу, оттолкнувшегося будто от дерева к машине. Она побежала и успела схватить его за плечи. Он упал на капот. Водитель выскочил из машины, пряча голову под газетой «Woman's Wear Daily». На обложке была Настина фотография.

— Он сумасшедший? Что он делает? Он болен? — кричал владелец машины, с которой Настя стаскивала Сашу.

— Простите. Он просто много выпил. Извините нас. — Настя теперь пыталась поднять Сашу, упавшего на дорогу.

Владелец машины помог ей. Саша повис на Насте, и она потащила его к себе.

Он плюхнулся на пол у стены. Она принесла полотенце и стала вытирать его мокрые волосы.

Дик подумал, что надо было заехать домой и, заперев селлер, взять с собой ключ. Он провел рукой по лицу, которое всего полчаса назад лежало на Настином голом животе. Рука пахла Настей. Он усмехнулся — пусси, Насти. Он разорвал пакетик finger wipe[133]. Ему стало стыдно — будто Настя сидела рядом и смотрела, как он вытирает ее со своих рук. «Сорри, пусс!» — сказал он вслух и, вытерев руки, бросил салфетку за окно. Она полетела по пустынной Ла Брея-авеню. Дик решил доехать до аэропорта улицами — в 3.45 ночи только громадные траки[134] встречались на дороге.

Настя опять выпросила у него ключ от дома. В последний его отъезд она устраивала пати, и, вернувшись, он застал ее за уборкой. Почему она не приглашала никого в его присутствии? Из-за своего русского бой-френда, думал Дик. Но он был согласен на такие отношения. Из-за того, что сам не был свободен. От последней жены, например, дочь была связующим звеном. И они могли продолжать упрекать друг друга в столетней давности неверностях, ставить в вину друг другу несостоявшиеся карьеры. Продолжать террор друг друга.

Настя лежала в своей постели в обнимку с медвежонком. Под подушкой был ключ от дома Дика. В уме она составляла список приглашенных на завтра: «Всех-всех позову. Может быть, это будет мой прощальный вечер в Лос-Хамовске».

В половине десятого позвонила Джоди.

— Ты сама знаешь, что никаких гарантий в этом monkey бизнесе быть не может. Если в Нью-Йорке ничего не получится, ты сможешь поехать в Японию. На гарантированные четыре тысячи в месяц. Эти джапс[135] все берут на себя — визы, разрешение на работу, контракты. Главное, понравься им сегодня…

Самым последним делом в Лос-Анджелесе и Беверли-Хиллз считалось не попробовать суши бар[136], не носить свитера Кензо и не побывать в Токио. Джоди еще долго говорила о том, какой это ужасный бизнес и что она могла бы написать бестселлер об этом ужасном бизнесе, но «ты же знаешь, Настья, они меня засудят в Америке!».

Настя дала себе честное слово, что больше выпивку приносить не будет. Уже было выпито четыре бутылки шампанского, две — водки, две — джина и неизвестное количество вина, которое она приносила в кувшинчиках, наполняя их из бочки в погребе. Струйка из крана становилась все скромнее и скромнее. Кто-то принес с собой вино. Настя уже не помнила кто — приглашенные привели друзей. Ей не очень это понравилось. Но Друг успокаивал и говорил, что всем всего хватит — он принес огромную turkey, и Люська зажарила ее в духовке по-американски: с какой-то кашей внутри. Сейчас она хотела танцевать русского. Но Настя заранее убрала все русские пластинки Дика, зная уже привычки подвыпившей женщины «без мужа, без сына сдающих на лайсенс дантистам». Саша играл в чипс с другом рыжей Шерол. В отличие от Дика этот был архитектором. Ромка клеил Шерол, а пьяная уже Келли, подламывая каблуки сапог, слонялась из комнаты в комнату и запускала пальцы в чаши с соусами. Валерий доказывал Другу, что Советскому Союзу будет очень выгодно пускать эмигрантов обратно: «Они привезут с собой валюту, на которую будут покупать квартиры. Мы ведь, например, не захотели бы жить где-нибудь в провинции, захотели бы в Москве. Вот и придется платить долларами», — он и не заметил, как перешел с предполагаемого на то, что будет на самом деле. Жена Валерия, Таня, что-то объясняла Кенту Маршалу, сверкающему затылком-клумбой.